Записки на запястье - Ольга Паволга

Сознание моё лениво и в состоянии покоя легко сворачивается до стен помещения, в котором находится тело, максимально расширяясь всего на десяток километров вокруг. Лежит, свернутое в узел, уютно плесневея в складках и вычеркивает из списков существующего целые города, страны, континенты, климатические и часовые пояса, атмосферные явления, саму атмосферу, планеты и космос как таковой. Ему неудобно ощущать существование всех этих вещей всё время. Гораздо легче мыслить масштабом спального района, простраивая кратчайшую кривую от метро до квартиры и сравнивать цены в соседних аптеках. Пинками для этого лентяя, как правило, служат книги, фильмы, беседы с другими людьми, а также специальные усилия по расширению рамок, насильное восприятия себя самой в масштабе вселенной. То есть раскрывающейся матрешкой: вот я сижу на стуле в кухне, кухня находится в доме, дом в городе, город в стране и так далее до тех пор, куда хватит сил представить и ощутить. В особенно хорошие дни получается осознать прошлые столетия или даже тысячелетия.

Через некоторые испытания приходится идти одному, как будто ты поезд и на твоем пути очень узкий туннель. Никого с собой брать нельзя — там нет места. Тебя проводят, помашут вслед, пожмут руку, хлопнут по плечу. Потом с другой стороны встретят, прикоснутся губами ко лбу, а то и дадут пощёчину от истерики, водой сбрызнут — пришёл!

Как ты там шёл — неважно. А тебе было душно, тесно, плохо и очень тяжело. Потому что один.

В аквариумах Якитории плавают очень искренние рыбы. Их видно насквозь в прямом смысле слова — хребет, пузырь и остальной инструментарий.

Ребёнок в коляске вытирает зефирной ладошкой капли слез со сдобной щеки. Сейчас его повезут в пряничный домик.

Случайно встречаю приятеля, слышу:

— Слушай, а я тебя и не узнал, смотрю какая-то красивая девушка стоит, а это ты.

В проёме двери виден красно-синий дом.

С улицы заходит важный господин в галстуке такого же цвета и кажется его филиалом.

Обсуждаем, как все ненавидят гладить рубашки. Саша радостно вспоминает:

— Вот у меня бабушка обожает их гладить! Только у неё совершенно это не получается, сколько она их мне перепортила!

Весенним утром после недельной рабочей гонки выхожу во двор. Замечаю, что все деревья уже зелёные. Каждый год не успеваю засечь, когда весна становится летом, как будто головеткая девочка превращается в хорошенькую молодую жёнушку в кружевном передничке. И готовит, готовит сразу же. Черемуха, яблони, что захочешь.

Новые люди знакомятся с тобой, будто листают журнал. То есть открывают наугад, пару строк выхватывая, и потом, зажав слегка пальцами, запускают страницы мелькать. И так хочется крикнуть: «Стой, ты неудачно открыл, погоди, я найду тебе интересную статью!». И вообще хорошо бы с начала, чтобы с содержания, чтобы по порядку всё. От начала до конца, подробно.

А с гениальностью хочется, чтобы было так. Чтобы родители понимали, что их ребенок особенный, гордились, осознавали весь масштаб и мощь, но в то же время, украдкой всплакнув, наливали бы тебе горячий суп и вспоминали, как ты с разбитыми коленками рвал соседские яблоки. Любимые чтобы любили тебя, узнав про твои способности, ещё сильнее и крепче. Ценили, поддерживали, и к месту вворачивали цитаты из тебя в беседе с кем-то чужим.

А друзья пускай не понимают никаких твоих горизонтов и глубин. Им даже можно играть в морской бой на последней странице твоей рукописи, проливать кофе на все остальные страницы, ощутимо пихать тебя в бок, и легонько дотрагиваться косточками кулака до подбородка в укоризненном ударе. Пусть ждут тебя с церемонии вручения Нобелевки, приговаривая: «Чёрт, сколько можно этого урода ждать, пиво греется». Короче, любимым труднее всего.

Редко чьё-то слово или мысль попадает в твоё сокровенное прицельно, в самый центр. Часто ты просто слышишь взрывы вдалеке, видишь поднятую пыль на линии горизонта. Но иногда, как в игре «морской бой», тебе впечатывают удар ровно под бок.

Точнёхонько на соседнюю клетку, то есть почти коснулись и не знают об этом, вздохнули «мимо» и ушли, а ты затаился и только бы себя не выдать, а у твоих моряков суп в тарелках и компот в стаканах качнулся, они подняли головы и напрягли шеи.

В поезде метро трясёт. Как будто слегка подбрасывают ягоды в дуршлаге. Наверное мы — смородина, сидим на лавке в рядок, словно прикреплённые к веточке.

На прогулке нам навстречу выскочила встрепанная белая собачка в кофточке, похожей на пижамку — в светлую крупную клетку, на больших пуговицах. Будто какую-то герцогиню за склочный характер ночью превратили в животное, и она выбежала скандалить, не заметив.

Почему-то боги, ответственные за меня там наверху, поступают со мной, как с больным, выдавая счастье дозированно, редко, и непременно под роспись главного врача. Предсказать время выдачи невозможно, можно только маячить в стираном больничном халате в коридоре, прислушиваясь к бряцанию шприцев в процедурной, загадывать на цвет помады дежурной медсестры, вспоминать прошлое и улыбаться. Подготовиться к ощущению счастья нельзя, это случается всегда неожиданно и каждый раз ошеломляет. И, конечно, думаешь, что уж растянешь его теперь до следующего раза, не растратишь сразу. Чёрта с два. Очень скоро собакой с наивным взглядом тянешь морду кверху — ещё, сестричка, а то помру. Но она холодна и с журналом выдачи.

В типографии жду менеджера. Он всё не выходит из своего кабинета, занят с кем-то ещё. Вдруг чувствую какое-то нехорошее волнение. Понимаю, что мне кажется, будто я в ожидании приема у врача — коридор, двери, скамейка, долго не зовут.

Только недавно меня осенило: можно худеть сколь угодно сильно, но может оказаться, что и под жиром прячется очень плохая фигура.

Вижу вывеску «Пьяный дятел. Пивной кабачок». Если «кабачок», то «пьяненький»!

Не могу никак понять, зачем в мармеладных мишках так кропотливо пытаются делать глаза и рот. Если есть не пристально, тебе всё равно, а если рассматривать, то морда всё равно не медвежья.

Интересно, папа Карло прорезал бы Буратино вокруг глаз морщинками его годы? Как кольца.

Когда я слышу рассказы о том, как кто-то в детстве и юности бросал школу, сбегал из семьи, воровал деньги, сильно напивался и обманывал близких, у меня возникает какое-то обманутое: «А что, можно было?».

Когда замечаешь, что забыл переключить раскладку на клавиатуре и пишешь, не глядя, латиницей, то на секунду возникает приятное ощущение, что внезапно научился бегло писать на иностранном языке.

На прогулке пёс выполняет мои команды не с первого раза, а только после нескольких повторов и интонации с нажимом, с крепким словом вдогонку. Процесс похож на управление пультом с полусевшими батарейками, когда нужно давить на кнопку сильнее.

Серёжа не может выбрать, что ему надеть. Я советую ему замшевую куртку. Уходит, возвращается в теплой вельветовой, и жалуется, что ему в ней очень жарко. Да нет же, говорю, не вельветовую, замшевую.

— Перепутал, — отвечает, — они так похожи…

Мама придала в салоне красоты бровям изящную форму и выкрасила в тёмный цвет. Теперь они летают над её лицом будто морские чайки.

Встрёпанная кассирша в супермаркете, отбывающая ночную смену, с мольбой просит мелочь.

Начинаю искать и слышу:

— Спасибо, спасибо, а то я совсем босиком.

Когда у меня хорошее настроение, то мысли набиваются в голову, как летние туристы в недорогой, но очень чистенький отель.

Пять лишних килограмм, которые мне так мешают, никак не хотят уходить. Они как засидевшиеся гости, которых неудобно выгнать. Я намекаю, смотрю на часы и даже снимаю при них вечернее платье в надежде, что они сообразят всё сами. То есть иногда я пропускаю обед, раз в неделю минут пять делаю зарядку, и долго рассматриваю себя перед зеркалом. Сказать им прямо, то есть перестать есть и начать заниматься спортом мне не позволяет воспитание.

Палатка с пирожками называется «Красная шапочка». И вроде бы всё правильно — корзинка, бабушка, лес. А всё равно подташнивает — кто-то кого-то съел, начинка.

В метро жутко тесно. Я и так не выношу, когда ко мне прикасаются незнакомцы, а эти к тому же делают это без удовольствия.

Двор у нас хороший. Отчётливо выделяются три лагеря, которые не могут поделить зоны влияния. Три армии, три мафии. Мамы, старушки и собачники. Ненависть проходит в цепочке по типу «каждый с каждым», то есть эти кланы никогда не организовывают коалиций, не объединяют усилий и в этом, конечно, причина того, что победителя нет. Мамаш бесят собачники и собаки, потому что псы прыгают на детей и гадят вблизи песочниц, старушек бесят мамаши и дети, потому что те громко вопят, носятся по газонам, и пачкают развешанное белье. Собачников бесят и старушки, машущие своими палками перед мордами псов, и мамаши, орущие при любом приближении к детской площадке. Старушек тоже бесят собаки. Мамаш тоже бесят старушки.