Последние стихи мертвеца - Александр Николаевич Бубенников

– Было такое. Но… однако… – он хотел добавить несколько слов насчёт неожиданного даже для него появления коллеги, но только с еле скрываемым лёгким раздражением только махнул рукой, мол, какая разница, налицо факт вторжения в их доверительную, «философическую, по душам» беседу третьей персоны. Вдруг это нарушит гармонию душевного общения?

– Я дико извиняюсь за невольное вторжение в ваш учёный разговор, который я зацепил случайно краем уха, но он показался мне крайне любопытным и интересным мне с профессиональной точки зрения.

– В смысле?.. – Отреагировал кротко Владимир Прокофьевич с усталым сосредоточенным выражением лица. – В чём состоит твой интерес, Глебыч, чем продиктовано любопытство профессионала?

– А вот в чём, мне близка проблематика, когда развитая психическая личность при долгой эволюции приходит к глубинному осознанию конечности своего существованию, неизбежной своей смертности. Вроде бы всё безвыходно, образно говоря, для разумных существ, живой души, для Психеи, так сказать, всё бессмысленно и обречено…

Он с лукавой усмешкой на губах покачал головой, дёрнул некрасиво, зато уверенно щекой и поглядел немного свысока на собеседников, чей подслушанный разговор позволил отточить давно вызревавшую мысль пробуждения.

Только у животворящей Психеи или разумной космической материи в какой-то решающий, я бы сказал, стратегический момент существования должен возникнуть внутренний порыв самоорганизации сохранить свою эволюционную значимость, если хотите, духовную силу, неизбывное желание сберечь и даже преумножить своё личностное развитие, культуру и достижения эволюции… – Он, на несколько секунд задумавшись, сделал на д собой внутреннее усилие, чтобы решительно заключить. – …Сотворив из драмы, даже трагедии своей конечности и смертности, эволюционное скачкообразное бессмертие. Вот такая фишка – от смертности к бессмертию…

– Да, такие слова у памятника философа-спиритуалиста Лопатина подталкивают на продолжение беседы в позитивном, но всё же излишне оптимистическом ключе в наши последние времена, – усмехнулся Александр Николаевич.

– Принимаю вашу тонкую иронию или горький сарказм в сопряжении с упомянутыми последними временами, – улыбнулся в ответ Владимир Глебович, – атеистам мои слова по барабану, а идеалистам-спиритуалистам, к коим относится наш уважаемый Лев Михайлович, мои слова, как бальзам на живую, не умирающую никогда душу.

Владимир Прокофьевич покачал головой как-то неопределённо, выражая сочувственное отношение к сказанному, но с толикой ментального противостояния, и задумчиво произнёс:

– Вот я атеист с младых пионерских ногтей, а ныне стихийный христианин, разумеется, без должного воцерковления, так смею заверить, твои слова, Глебыч, не по барабану скептикам-атеистам, не говоря уже о стихийных православных христианах. Душа – субстанция чрезвычайно тонкое, Лопатин исследовал Психею с идеалистической, предельно идеальной, высочайшей колокольни своего мировоззрения просвещённого дореволюционного масонства.

Он обратил к Александру Николаевичу свой взгляд серых, крупных блестящих глаз, то ли за поддержкой, то ли с предложением вступить в беседу, но тот, не отведя взгляда, посчитал, что его время вступить в учёный разговор коллег ещё не наступил. Перевёл взгляд на Глебыча, как бы предоставляя тому первоочередное право высказаться на предложенную им тему с учётом ремарки родича.

Тот многозначительно хмыкнул, немного пожевал губами, старательно подбирая самые нужные и весомые слова и сказал со значением, понижая тембр голоса:

– О масонстве Лопатина мы ещё поговорим отдельно… Всё же, Николаич, я прочитал вашу книгу, которую мне рекомендовал ваш брат и мой старинный приятель-коллега, но об этом как-нибудь потом. Я ведь здесь, чтобы поговорить о более существенных вещах, о разумной Психее, как о разумном субъекте. В этой связи место силы у памятника философа-спиритуалиста призывает как-никак, более того, обязывает… Вы не будете, надеюсь, возражать, что в нашей беседе и даже в ходе моих психологических экспериментов in situ, на месте силы, у памятника, я вас буду называть «Николаич»?

– Пожалуйста, как вам будет угодно. О каких психологических экспериментах вы изволили говорить, Глебыч?

– Об этом узнает чуть позднее, как только к памятнику Лопатина направится какая-нибудь живая душа… Или живые души, что ещё лучше, две или три?

– Сеанс гипноза? – поинтересовался Владимир Прокофьевич. – В гипнозе ты мастак, Глебыч.

– Нет, астральный выход души из физического тела и контакт душ in situ.

– И такое возможно здесь и сейчас, Глебыч, на месте силы, – мягко улыбнулся Александр Николаевич. – Вы меня заинтересовали, я весь внимание…

– Чтобы психологический эксперимент был предельно чистым, вы сами, Николаич, выберете живую душу, то есть человека, чтобы не было эффекта недоверия, так сказать, подставы.

– Отлично, Глебыч. Ограничения по подбору субъектов есть? Может быть, предпочтения по выбору.

– Никаких, вы, Николаич, выбираете и вместе согласовываем психологическое задание для людей, точнее, разумных душ, направляющихся к месту силы. А мы отойдём немного отсюда, например, к памятнику историка Погодина, там скамеечка есть, присядем и будем наблюдать…

– Выход души коллеги Глебыча в астрал для контакта? – иронично заметил Владимир Прокофьевич. – Оригинальней для душ не придумаешь.

– Обратите внимание, это отнюдь не игра в дефиниции, термины здесь не имеет никакого практического значения, так я называю на собственном ущербном жаргоне «выходом в астрал» нечто «моё» психическое личностное взаимодействующее с тонким миром, с непременным душевным контактом разумных мыслящих субъектов, на античной сцене Психеи. – Глебыч малость задумался, как бы уходя в себя для концентрации внутреннего состояния и решительной разящей мысли, но затем, стряхнув руками внутреннее напряжение, также голосом пониженного доверительного тембра произнёс. – В конце концов, ресурсы и потенциальные возможности развивающейся разумной цивилизации из множества живых мыслящих Психей позволят воспроизводить разумные мега-субъекты, оперируя физической реальностью макро-гравитации и ультра-гравитации чёрных дыр, чтобы сохранять информацию о своём созидании и генерировать новую информацию развивающегося разума, если хотите, нового звёздного сознания бесконечной и разумной Вселенной…

Александр Николаевич с большим напряжённым вниманием выслушал его, отметив его неожиданный переход размышлений вслух на звёздное, наверняка, световое сознание разумной Вселенной с её непредсказуемыми для вроде бы умных, да не столь искусных в распоряжении собственным естественным интеллектом, не говоря уже об искусственном интеллекте, могущим выйти из-под контроля. Всё это было близко и понятно ему по банальной причине: это давно занимало его и составляло основу его старых и новых научных интересов.

«Видать, не такая уж и не актуальная для нынешних времён постановка вопроса, – подумал он, – наличие живой души, психики развитой разумной личности и разумной Вселенной. Рукой подать от мыслей о психических свойств души идеалиста-спиритуалиста Лопатина, до разумной Вселенной, с гравитационной трансформацией разума чёрных дыр звёздных галактик, видимых и не видимых с Земли». Но спросил со странным интуитивном вызовом удостовериться в опыте и возможностях продвинутого в психологии коллеги:

– А вы не могли прямо здесь и сейчас, на месте продемонстрировать психические возможности души, например, с вашим выходом в астрал Вселенной?

– Как скажете, – спокойно сказал Глебыч, – пусть всё это