Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни

Янни Коцонис

Введение

ОТСТАЛОСТЬ, ЛЕГИТИМНОСТЬ И ГОСПОДСТВО В РОССИЙСКОЙ И СРАВНИТЕЛЬНОЙ ПЕРСПЕКТИВЕ

1. Значимость проблемы

Сельскохозяйственные кооперативы, выступая в качестве добровольных общественных учреждений, объединяли в пореформенной России больше населения, чем любые иные институты. В 1914 г. в 17 000 кооперативов входило от 8 до 9 млн. членов, то есть от 1/4 до 1/3 всех крестьянских хозяйств. Члены кооперативов могли помещать и хранить в них свои сбережения, получать ссуды, совместно выращивать, обрабатывать и продавать на рынке свою продукцию, а также закупать оборудование и товары, необходимые для аграрного производства. Привлекательность кооперативного движения заключалась в том, что оно давало возможность довольно быстро и реально улучшить материальные условия жизни сельского населения[1].

Количественные оценки в данном случае действительно имеют значение, поскольку современники вкладывали в кооперативное движение политический, социальный и культурный смысл; не отстают от них и историки, изучающие это движение (хотя не так уж усердно) в течение целых десятилетий. Российская империя была сословным государством, в котором за каждым подданным самодержавной власти закреплялся юридический наследственный статус, связанный с набором обязанностей и привилегий. В пору, когда затянувшаяся взаимная обособленность различных сословий стала предметом напряженных дискуссий, кооперативы оказались единственным организованным массовым движением, способным объединить все сословия на добровольных началах. В отличие от местной общинной администрации, исключительно крестьянской по составу, а также от земского самоуправления, избираемого на основе сословного и имущественного ценза, а потому контролируемого дворянами-землевладельцами, кооперативы объединяли людей на основе их совместного участия в делах деревни[2].

В условиях политической и социальной фрагментации старого режима кооперативы к тому же казались одним из немногих поприщ, где группы, разобщенные в других обстоятельствах — особенно профессионалы недворянского происхождения, дворяне-землевладельцы и государственные чиновники, — могли бы на время забыть о своих столь различных политических и социальных программах и преследовать общие цели. Кооперативы являлись центральной темой в трудах ученых организационно-производственного направления, ярко представленного А.В. Чаяновым; влияние этой школы и сейчас продолжает сказываться в российском и зарубежном крестьяноведении. То, что теоретики предлагали на бумаге, агрономы пытались реализовать на практике с помощью кооперативов — к тому же эти учреждения давали им, несмотря на их недворянское происхождение, влияние в делах деревни[3]. Дворяне-землевладельцы, понесшие убытки вследствие освобождения крестьян 1861 г. и наученные опытом крестьянских восстаний 1905–1907 гг., обратились к кооперативам, стремясь получить новую роль в аграрных делах и по-новому выстроить отношения с крестьянами. Что касается правительственных чиновников, то, например, С.Ю. Витте — министр финансов и организатор индустриализации 1890-х гг. — рассматривал кооперативы как хороший способ помочь крестьянам приспособиться к тем экономическим изменениям, для проведения которых в жизнь он сделал столь много. П.А. Столыпин, по имени которого была названа земельная реформа, начавшаяся в 1906 г., и В.А. Кривошеин, который главным образом отвечал за аграрную политику после 1908 г., — оба видели в кооперативах союзы земельных собственников и реальную альтернативу «архаической» общине, и более того — предвосхищение будущей интеграции крестьян в качестве экономически активных индивидов. В.Н. Коковцов (преемник Витте на посту министра финансов с 1905 г. и Столыпина на посту премьер-министра с 1911 г.) использовал кооперативы как основной канал, через который крестьяне получали от государства кредиты и субсидии, в тот самый период, когда расходы на сельское хозяйство в государственном бюджете значительно выросли.

Несмотря на столь различные цели, а также на социальные и политические беспорядки, переросшие в революцию 1905–1907 гг. и разрешившиеся падением старого режима в 1917 г., кооперативы показали, что Российская империя в состоянии приспособиться к серьезным переменам и мобилизовать для этого людей и ресурсы поверх сословных границ; это позволило различным социальным группам делать общее дело и добиваться ощутимого экономического прогресса. В последующие годы в кооперативном движении, казалось бы, обозначилось то равновесие социальных интересов, которое могло бы быть достигнуто, если бы не подъем большевизма, выступившего за радикальное решение аграрного вопроса[4].

Именно в этом я видел суть проблемы, приступив к анализу источников и литературы на начальной стадии изучения аграрного кооперативного движения в Российской империи[5]. Очень скоро для меня стало очевидным, что во многих своих проявлениях болезнь, которую кооперативы предназначены были излечить, в действительности была привнесена в само это движение, причем в узнаваемых формах. Выяснилось, что современная литература о кооперативах, представлявшая их в столь благовидном свете, создавалась людьми, вовлеченными в далекую от гармонии полемику о настоящем и будущем России и крестьянства и о своей собственной роли в этом будущем. Кооперативы воплотили в себе противоборство за право авторитетно судить о крестьянах и говорить от их имени, столкновение различных стратегий действий в отношении крестьянства и притязаний на влияние в его среде. Все соглашались с тем, что кооперативное движение способствует возникновению динамичного государства, но природа и характер этого государства вызывали бесконечные споры. Вопрос о том, кто и на каком законном основании будет осуществлять в нем властные полномочия, привел к еще более существенной конфронтации вокруг природы режима. Все хотели видеть Россию сильной и единой, но на вопрос о том, чем же быть России — точнее (если использовать крайнюю и редко встречавшуюся формулировку), должна ли она стать нацией сограждан, а не империей верноподданных, — не находилось легкого ответа, и кооперативное движение скорее лишь отражало, нежели разрешало данную проблему.

Самое удивительное, как со всей определенностью показали источники, что во всех центральных и местных правительственных учреждениях, на всех профессиональных и кооперативных собраниях и съездах, где толковали о крестьянах, самих крестьян хотя иногда и видели, но никогда не слышали. Из этого стало понятно, почему все разнообразные антагонистические группы устроителей крестьянских судеб все же смогли работать вместе в кооперативах, нередко замалчивая взаимные разногласия. Их понимание крестьянства было поразительно схоже в одном: крестьяне бессловесны; именно такой образ крестьянства был основанием для их дебатов, согласия и расхождений.

Превращение крестьян в пассивный объект едва ли удивительно — такая тенденция скорее даже ожидаема в любом суждении конкретного лица о любой иной социальной группе, а уж крестьян это касалось, пожалуй, в наибольшей степени[6]. Всякое утверждение относительно социальной реальности требует сокрытия многообразия в обобщении, а также растворения личности в абстракции. Итоговое заключение, что «ничего делать не нужно», так же как и предположение, что «что-то сделать обязательно нужно», одинаково требовали абстракции и генерализации; таковыми, по сути, и были комментарии по поводу того, кем являются крестьяне, кем они не являются и как (если это вообще возможно) они могли бы измениться. Не было уникальным для какой-либо одной реформаторской программы или отдельной страны и настойчивое стремление найти дефиницию крестьянства in absentia и преобразовать крестьян на практике. В этом смысле понятие «придания инакости», «очужачивания» (othering), которое историки, литературоведы и социологи стали определять как грозное силовое упражнение того или иного носителя власти, применимо к каждому утверждению о реальности и изменениях; в своем широком значении «очужачивание» — это акт дефиниции и речи. Если мы только не намерены воздержаться от любых суждений или настаивать на том, чтобы исторические деятели оставили крестьян в покое[7], то вопрос для нас будет заключаться в том, что существовали различные способы реформировать и править, и каждый из них подразумевал различные видения социального устройства и политической власти[8].