Как крестьян делали отсталыми: Сельскохозяйственные кооперативы и аграрный вопрос в России 1861–1914 - Коцонис Янни

Однако разница между Россией и Германией заключалась в праве собственности. Немецкие товарищества использовали залог имущества в качестве принудительной меры, дополнявшей собой коллективную ответственность, и в крайнем случае могли угрожать несостоятельному члену кооператива конфискацией его собственности. Однако в пореформенной России рубежа веков крестьяне не обладали в достаточном количестве имуществом, которое могло бы стать обеспечением для ссудных капиталов, поскольку не владели таковым на правах частной собственности и не имели необходимых прав для свободного распоряжения им. Начиная с 1860-х гг. правительство ввело в действие целую систему законоположений, созданных специально для того, чтобы снабдить крестьян гарантиями экономической безопасности, а государственной казне обеспечить устойчивый приток доходов. Но данный процесс привел к юридической неплатежеспособности большинства крестьян. Во-первых, все надельные земли, полученные крестьянами после Освобождения, подлежали выкупу посредством уплаты в казну выкупных платежей в течение около 50 лет. Невыкупленная земля никоим образом не могла быть отчуждена или заложена; а наделы в своем большинстве не только не выкупались, но по выкупным платежам в 1880—1890-х гг. еще и накапливались немалые недоимки (чем, между прочим, подкреплялось убеждение, что крестьяне не могут пойти на риск залога своего имущества). Во-вторых, большинство надельных крестьянских земель юридически были переданы в распоряжение общины — она и отвечала перед государством за то, чтобы гарантировать всем своим членам доступ к ресурсам в количестве достаточном для выживания и уплаты налогов. Отсюда и проистекала нужда в периодических переделах земли, проводившихся некоторыми общинами с учетом изменений в составе их населения. Ни община, ни отдельный крестьянин не имели права рисковать этими ресурсами в закладных операциях до тех пор, пока сельское общество не доведет до конца процесс самороспуска или не отпустит своих членов для индивидуального хозяйствования. Данный процесс был весьма запутан, и до него дело доходило редко, а закон 1893 г. сделал его еще сложнее: он усилил контроль общины за землей и укрепил неотчуждаемость крестьянских земель также и в том случае, если выкупная операция была завершена. Даже на Западе и Северо-Западе России, где закон признавал существование наследственного подворного землевладения, отдельное хозяйство не могло отчуждать или закладывать свою землю без одобрения общины. Другие законы формально разрешали заклад и конфискацию имущества, но различные дополнения и приложения к дополнениям включали определенное количество неотчуждаемых предметов, необходимых для выживания крестьянского хозяйства, определенное имущество для обеспечения существования лично должника и его семьи, а также доходы, необходимые для уплаты всех налогов и повинностей. В-третьих, исходя из трактовки бесформенного и неясного законодательства, большая часть недвижимости и «движимых имуществ» находилась в собственности крестьянской семьи, тогда как членство в кооперативе было индивидуальным; следовательно, собственность семьи не могла быть использована для покрытия долгов индивида кооперативу. Сенат — главное судебное учреждение империи, подчиненное непосредственно царю, — интерпретировал все эти законы 1880—1890-х гг. в том смысле, что крестьяне не могут быть лишены никакой недвижимой собственности (общинной или благоприобретенной частной), орудий труда и предметов для ведения хозяйства, семян для посева, крупного рогатого скота, тяглового скота и пищи; один раз в список исключений была добавлена даже одежда[64]. Далее Сенат устанавливал, что только местная крестьянская администрация имеет право составлять описи отчуждаемого крестьянского имущества (а ее готовность участвовать в конфискации имущества своих односельчан всегда оставалась под вопросом), и даже в этом случае они еще должны были убедиться, что существует очевидный избыток того рода имущества, которое подлежит конфискации. Государственные и земские кредиторы всех типов угрожали крестьянам-должникам арестом имущества, стремясь продемонстрировать свою непоколебимость, а общественные деятели постоянно бичевали их за неприкрытую экспроприацию крестьян; но на практике данный процесс едва ли можно было довести до логического завершения из-за весьма широко трактуемых законодательных запретов[65].

Русские крестьяне были зачастую неплатежеспособны фактически и почти всегда — юридически. Как отметила Тверская губернская земская управа после получения ряда отказов платить долги по ссудам, круговая порука не может принудительно вводиться в кооперативах из-за недостатка соответствующих имущественных гарантий, о чем сами члены кооперативов прекрасно знали. А раз обязательства не могли быть возложены ни на одного из индивидуальных членов, круговая порука превратилась в коллективный отказ возвращать ссуды, так как каждый член кооператива перекладывал ответственность на других, на «товарищество» в целом или же (что разочаровывало более всего) встречал расспросы заезжих представителей власти угрюмым молчанием, которое упорно хранили и все прочие члены товарищества. Более того, даже если сторонние наблюдатели видели в круговой поруке еще одно проявление исконного крестьянского коллективизма, сами крестьяне ее не любили. Это бьы административный механизм, использовавшийся для сбора налогов, — к тому же «существует большая разница между обязательною круговою порукою, существующей в крестьянских обществах и для отбывания податей и повинностей, и добровольною круговою порукою артелей и товариществ»[66].

Многочисленные отказы платить долги ставили земства перед весьма неудобным выбором. Прибегать к насилию для возвращения ссуд (в отсутствие финансовых и имущественных гарантий это означало применение телесных наказаний, предусмотренных для крестьян вплоть до 1903 г.) было не свойственно данным учреждениям; более того, даже при успешном взыскании долга они рисковали лишить каждое конкретное хозяйство предметов первой необходимости и ускорить его обнищание. Вместо этого земства просто юридически оформляли свершившийся факт — объявляли товарищества распущенными. В других случаях они вынуждены были прибегать к практике, известной как «переписка», то есть снова и снова, из года в год, вносили одинаковую сумму долга в конторские книги, что создавало впечатление финансового благополучия и помогало избегать ненужных вопросов.

Опыт 1870-х гг. породил два основных подхода к вопросу о кооперативном кредите, каждый из них был обременен внутренними противоречиями, которые создавали ряд препятствий, казавшихся непреодолимыми. Они рассматривали различные варианты решения проблемы, но, по сути, отличались в ответе на главный вопрос: как в одном учреждении объединить личную ответственность, социальную справедливость и коллективизм. Первый подход упирал на уравнительные, общинные черты русской деревни и требовал, чтобы каждый крестьянин мог получить свою долю денег и соразмерную часть общего долга. Кооперативы, созданные на подобных основаниях, как жаловалось Тверское земство, были очень слабы: они располагали небольшим паевым капиталом, малым количеством взносов, легко шли на удовлетворение бытовых потребительских нужд своих членов и преуспевали лишь в бесконечных «переписках» немалых долгов. Второй подход, в меньшей степени связанный с общинными принципами, указывал на необходимость отбора при приеме членов и требовал не допускать в товарищества тех, кто вряд ли смог бы правильно распорядиться ссудой и вовремя возвратить ее. Подобные кооперативы были более жизнеспособны, располагали очевидно большими капиталами и большим количеством членов, обладавших высокими доходами и соответствующим общественным статусом. Но эта модель противоречила распространенному среди кооперативных деятелей мнению о том, что роль правительства и кооперативов всех типов состоит в защите нуждающегося большинства как раз от той самой преуспевающей группы членов[67].