Мадам Поммери. Первая леди шампанского брют - Ребекка Розенберг

на больной ноге, я смотрю, как они грузят моего мужа на мрачный катафалк. Из груди вырывается тоскливый стон, и я кусаю сгиб большого пальца.

Приютские дамы окружают меня с жеманными ужимками и притворно хнычут. Процессия трогается с места, лошади в черных попонах поскальзываются на мокром булыжнике. Несмотря на снег, толпы горожан стоят по обеим сторонам улицы. Женщины машут проезжающему мимо них катафалку черными кружевными платочками. За ним, скрипя колесами, следуют по узкой улице дорогие кареты и кабриолеты.

Люсиль, нянька, выносит из дома мою заплаканную дочку.

– Папá? Папá? Где мой папá? – Малышка Луиза топает ко мне на пухлых ножках.

– Простите, мадам. Она все время спрашивает про него. – Люсиль заправляет под шарф темные кудри. Даже с покрытой головой юная красавица-еврейка притягивает к себе недовольные взгляды приютских дам. Огромные глаза, безупречный овал лица и орлиный нос не могут остаться незамеченными, и все же она никогда не козыряет своей красотой.

Луиза утыкается в мою грудь сморщенным красным личиком и завывает. У приютских дам выпячиваются глаза, словно у жаб, и они прикрывают неодобрительные взгляды черными шелковыми веерами.

Внутри меня лопается какая-то пружина.

– Милые дамы, я признательна вам за ваше сочувствие. Вы были для меня большим утешением. – Крепко прижимая к себе дочку, я пробираюсь сквозь их толпу и иду к каретному сараю.

– Этикет бывает коварным, доченька. – Я сажаю ее в кабриолет и привязываю к сиденью. – Ты неизбежно попадаешь в сложные ситуации, где общепринятые правила либо не действуют, либо, хуже того, противоречат друг другу. Когда такое случается, надо действовать по велению сердца. – Схватив вожжи Красавчика, я направляю его в сторону Сен-Реми. Я не допущу, чтобы моего супруга похоронили без меня.

2

Голова в тумане

Когда моя тетка получает от меня известие о безвременной кончине моего супруга, она посылает мне буклет «Заметки об элегантном трауре». Никаких слов сочувствия, никаких соболезнований. Правила коварны, словно волк в овечьем стаде. Я договариваюсь о встрече с Адольфом Юбине, коммерсантом, который торгует тканями и шьет модную одежду.

Юбине бренчит на пианино с такой энергией, что дрожат лепестки поздних роз в вазе, стоящей наверху. Мотивчик веселый, словно воркование сизых голубей в моей купальне для птиц. Юбине управляет модной лавкой брата, а тот взял на себя хлопоты со швейной мастерской. Лавка для меня – святилище с перелистыванием журналов La Mode, изысканными тканями, экзотическими перьями, фурнитурой с жемчугом и камнями. Юбине знает, чем соблазнить посетительниц, и они соблазняются и покупают. На конторке он держит толстую тетрадь в кожаном переплете с подробными мерками любой из клиенток, их любимыми расцветками, тонами и стилями, с их днем рождения.

Его узкие плечи вздымаются, а пальцы драматически бьют по клавишам – это финальный аккорд.

– Звучит как Гайдн, – говорю я.

– Вы почти угадали. Это его ученица, Марианна Мартинес. – Далее следует традиционный поцелуй, la bise, в обе щеки, и я вдыхаю его пряный запах ноготков. – Ох, моя драгоценная мадам Поммери, мы были потрясены вашей утратой. Ваша семья была маяком любви для всех нас.

Я плотно сжимаю губы. Каждый раз, встречая знакомых, которых не видела после смерти Луи, я теряю контроль. Конечно, я могу купить одежду, не задыхаясь от горя. Мои пальцы ласкают красочные рулоны тафты, шелка и шерсти, их цвета новые, современные – пурпурный, розовый, синий и желтый. Такие соблазнительные ткани обычно подстегивали мою творческую фантазию. Но сейчас они уже не радуют мой усталый взор.

Юбине наливает мне шампанское; он держит его охлажденным для клиенток. У него неизменно изысканные облик и манеры. Жилет из китайского бархата с подходящими по цвету карманным платком и галстуком. Булавка для галстука из морского ушка и такие же запонки. Рубашка с защипами и костюм «в елочку». На его кожаных ботинках я никогда не замечала уличной пыли.

Ледяная жидкость чуточек (как говорила в школе моя подружка) поднимает мне настроение.

– Я взял на себя смелость и заказал для вас платье. Посмотрите, как оно вам? – Он ведет меня в самую большую примерочную. Яркий свет огромной люстры умножается в больших напольных зеркалах, подчеркивая ужасные лиловые мешки у меня под глазами.

– Мне жаль, месье, но я не могу сегодня выносить эти зеркала. Я вижу себя в них такой, какой не хотел бы видеть меня Луи. Мне это неприятно. Он никогда не одобрял, когда я носила черное.

Юбине теребит кончик пышных усов.

– Моя оплошность, мадам. – Он ведет меня в гардеробную с шелковыми абажурами, стенами, обитыми шелковым муаром, и бархатными стульями. И там нет ни одного зеркала.

Брижит, веснушчатая сирота, которую я привела к нему на обучение швейному делу, помогает мне надеть платье. Я всегда так радуюсь, когда мне удается пристроить в хорошее место какую-нибудь из моих девочек. Лишь на несколько драгоценных мгновений я отвлекаюсь от меланхолии, глядя на элегантные полосы ткани, на лиф с защипами, присборенную талию, которую Брижит закалывает повыше, по моей фигуре. Меня ничто не радует после утраты Луи.

Без света и зеркала я не могу ничего сказать, вижу только, что платье темное. Как мое настроение. Как мое будущее.

Брижит отходит на шаг и оценивает свою работу.

– Вам нравится, мадам Поммери? – Ее голос дрожит от неуверенности.

А-а, понятно, это первое сшитое ею платье.

– Работа безупречная, Брижит. – Я разглаживаю лиф, роскошная тафта шуршит под пальцами.

Девушка распахивает дверь, и я выхожу на свет.

– Magnifique! Великолепно! – Юбине ахает и целует кончики пальцев.

– Изумительно, мадам Поммери, – говорит Брижит, сцепив ладони в замок.

Я кручусь перед большим зеркалом, свет люстры подчеркивает радужные пурпурные и зеленые отливы ткани. У меня сжимается сердце.

– Не тот цвет, – говорю я. – Платье не годится. Вдова должна носить черное как минимум шесть месяцев.

Юбине вскидывает брови.

– Траурное платье должно носиться в память об ушедших из жизни любимых. Месье Поммери очень не нравилось, когда вы надевали что-то черное, и теперь вы сделаете ему величайший комплимент, одевшись так, как он считал правильным. Он будет доволен, взирая на вас с небес.

– Теперь моему супругу ничего не может нравиться. – В голове пульсирует боль, глаза застилает туман.

Юбине помогает мне сесть на стул, Брижит наливает новую порцию шампанского. Я страшно огорчила бедняжку. Но правила никуда не денутся, а уж правила траурного этикета у нас особенно строгие.

– Вы свободны, Брижит, – говорит Юбине, и девушка возвращается в пошивочную. Он встает передо мной на колени, бледный и виноватый. – Мадам Поммери, я не хотел