Муза - Эмма Скотт

Жанна де ла Мотт, вдохновительница нашей маленькой авантюры, в результате которой всех посадили в тюрьму и отдали под суд за подлог, измену и заговор с целью обмана Ее Величества королевы Марии Антуанетты.

Всех, то есть, кроме меня.

Жанна была причиной того, что Арманд был осужден и приговорен к изгнанию; неужели он этого не видит? Последние несколько месяцев заключения, должно быть, были для него более тяжелыми, чем я предполагал.

"Я поеду с вами", - сказал я, слыша, как отчаяние закрадывается в мой голос. "У меня есть все деньги в мире. Ты ни в чем не будешь нуждаться".

Он фыркнул, казалось, не услышав. "Они с таким же успехом могли бы приговорить меня к смерти за все, что они у меня отняли. У меня ничего нет. Ничего."

"У тебя нет ничего". Я сглотнул. "У тебя есть я".

Арманд напряженно смотрел на меня, а потом начал смеяться. Резкий, режущий смех, который резанул меня как нож. Он протиснул свое грязное лицо между грязными прутьями.

"А кто ты, Амбри? Пироженка. Игрушка. Мы повеселились, но давай не будем смеяться".

Я наклонил подбородок, хотя каждое слово было еще одним ударом. "Это было нечто большее. То, что у нас есть..."

"Секс, Амбри. Это все, чем ты когда-либо был для меня. Хорошей лежанкой. Одной из лучших, если это тебя утешит".

Я уставился на него, теряя слова.

Это все, чем ты когда-либо был для меня.

Арманд ухмыльнулся и осмотрел меня. "Не выгляди таким расстроенным. Отчаянный и жалкий вид тебе не идет".

Он жестом подозвал охранников. Они отпихнули меня в сторону, взяли Арманда под стражу и повели его по коридору. Тысяча слов, чтобы позвать его обратно - умолять, просить - прозвучали на моих губах, но все было бесполезно. Вердикт был вынесен. Я избежал обвинения в нашем грандиозном плане, но, тем не менее, был наказан. Изгнан из моей любви. Я смотрел, как он уходит, повернувшись спиной, его сердце было закрыто для меня.

Нет, только не это! Только не снова!

На протяжении всех моих двадцати четырех лет со мной обращались как с чем-то второстепенным. Неважно. Игрушка, которую использовали, а потом бросили... как это сделал мой дядя, когда я был ребенком.

Я зажмурил глаза от воспоминаний, которые нахлынули на меня с приливом стыда и страха. Мой дядя совершил неописуемое, и все же мои родители отбросили меня в сторону. Та же боль отдавалась эхом в шагах Арманда, когда он уходил. Он тоже использовал меня, а потом выбросил, как тряпку.

Я поправил воротничок и вышел из Бастилии с гордо поднятой головой, а внутри у меня все рушилось. Я снова был брошен. Жанна де ла Мотт, по крайней мере, была приговорена к публичному бичеванию и пожизненному заключению. Я подумал о том, чтобы присутствовать на ее порке для поднятия настроения, но вместо этого решил напиться.

Наступила ночь, а я бродил по изменчивым улицам Парижа, спотыкаясь, пьяный, и пытался утопить свою душевную боль в бутылке вина. Протесты, начавшиеся ранее в тот день, переросли в полноценные беспорядки. Новости о приговорах распространились; пасквили уже печатались и циркулировали. Дело об ожерелье королевы - так называли это дело. Они утверждали, что Мария Антуанетта заказала изысканное бриллиантовое ожерелье в то время, когда народ находился на грани голода, и обвинила невиновную Жанну, когда ее уловка была раскрыта. То, что Антуанетта не имела ничего общего с заговором Жанны и дважды отказывалась от ожерелья, не имело особого значения.

Толпы грязных крестьян, как я убедился, не позволяли таким мелочам, как факты, мешать хорошему возмущению.

Я проклинал и злобно протискивался сквозь толпы неотесанных дворняг, воняющих горшком, требующих головы короля и королевы, требующих снижения налогов и еды для своих детей. Кучка хнычущих сопляков... и я, оказавшийся среди них.

Я мрачно вглядывался в улицу в поисках указателя, но видел только кричащие, разъяренные лица. Я пожалел, что не дождался возвращения в свою квартиру, чтобы утопить свои печали. На высоком шесте горело чучело королевы, освещая темную ночь и отбрасывая пляшущие тени, что добавляло хаоса. Руки толкались. Я был форелью, плывущей по течению, толпа отталкивала меня назад и пачкала мой богатый красный плащ своей грязью.

Затем одна группа поймала меня в свою сеть, и я оказался в окружении.

"Среди нас есть повелитель", - сказал один из мужчин своим товарищам, от каждого из которых несло кислым потом, когда они сомкнули вокруг меня кольцо. "Ты один из людей королевы?"

"Отвали", - прошипел я и попытался протиснуться мимо.

"Он из двора, точно", - сказал другой, и круг вокруг меня сомкнулся еще теснее. "А вы, месье Денди, не так ли?"

Он осмелился положить на меня свои грязные пальцы, толкнул меня. Слишком пьяный, чтобы удержаться на ногах, я попятился назад. Грубые руки подхватили меня сзади и толкнули вперед. В течение нескольких ужасающих мгновений меня швыряли среди них, как тряпичную куклу. Бутылку с вином вырвали у меня из рук, взъерошенный воротник сорвали с шеи, парик сорвали с головы.

"Ах, золотой мальчик", - прорычал один из мужчин, схватив в кулак мои светлые волосы и больно дернув меня за голову. "Херувим он и есть".

"Будьте вы все прокляты!" закричал я, страх сжег алкоголь, и паника пронеслась сквозь меня, как огонь. "Убери от меня свои грязные руки. Ты знаешь, кто я?"

Мужчина притянул мое лицо к своему.

"Мы знаем, кто ты", - прорычал он. "Ты один из них".

Его мясистый палец ткнул в горящее чучело, которое теперь дико раскачивалось. Пока я смотрел, оно коснулось крыши винокурни. Раздался удивленный возглас, и огонь быстро вспыхнул на соломе и сухом дереве.

"Пусть горит!" - крикнул кто-то, и крик был подхвачен. "Пусть горит! Пусть горит!"

Грубиян, державший меня, обернулся ко мне, глаза были достаточно широкими, чтобы показать белки. "Да, пусть горит. И ты вместе с ним!"

"Что? Нет!"

Мужчина тащил меня к двери винокурни, в то время как другие толкали ее плечами, чтобы выбить. Все строение уже горело, дым заполнил улицы.

"Нет! Я не принадлежу к этому двору! Я даже не француз!" кричал я, скребя каблуками по булыжникам, пока они тащили меня в ад. "Я королевская особа, вы, животные!"

Плохой выбор слов, если подумать.

Глаза мужчины