Вырождение международного правового порядка? Реабилитация права и политических возможностей - Билл Боуринг

«Если мы рассматриваем стоимость как духовную сущность капиталистической экономики, весь ряд её воплощений сосредотачивается на единственном источнике, а именно деньгах, пресуществлённой евхаристии стоимости; „призрак“ есть этот пустой доспех, одновременно немой металл и обладатель всеохватывающей волшебной силы. Металлический призрак крадётся меж нами. Призрак интерпеллирует все товары как свои воплощения, странную идентичность различимых вещей, призрачную феноменологию. Это отрицательное присутствие, устанавливаемое таким образом, заполняет себя через освобождение их от всего естественного, формируя для себя призрачное тело. При капитализме всё всегда является „чем-то ещё“»20.

Артур также посвящает главу21 краху СССР. Он утверждает, что «…в Советском Союзе метаболизм капитала был разрушен без установления альтернативы; испытывая недостаток органической связи, система не могла выжить после того, как минули исключительные условия революционной мобилизации, террора и войны. СССР следует рассматривать как отрицание социализма внутри социализма…»22.

Центральная роль краха СССР — это также причина, по которой данная книга в значительной степени сосредотачивается на опыте бывшего Советского Союза и особенно России. Это, к тому же, область моих академических исследований. А также — что, возможно, заставило меня сосредоточиться на этом регионе,— наиболее взыскательная экспериментальная лаборатория по эффективности международного права и прав человека.

Артур разделяет боль Адорно за чрезвычайный вред, причинённый капиталом. Адорно заметил, что «всё ложно»23. Артур не разделяет пессимизма Адорно. Он заключает:

«Наша позиция включает то, что избегает целостности, и в то же время поддерживает её, общественный труд, эксплуатируемый источник накопительной силы капитала, как бы это ни отрицалось. У Маркса мы видели, что (в форме, определённой как наёмный труд) живой труд претворяется в действительность только через процесс, лишающий его всякой подлинной действительности, процесс производства „бытия своего небытия“ — капитала. Только через отрицание этого его отрицания труд может освободить себя, человечество и природу от суккуба капитала»24.

Я не мог бы сказать лучше. На самом деле, если эта книга только лишь побудит читателей изучить работу Артура, я был бы весьма доволен.

Ещё один радикальный взгляд на капитализм мы находим в книге Бадью «Апостол Павел», в первой главе «Современность Павла». Бадью настаивает, что современный мир далеко не столь сложен, как провозглашают те, кто желает обеспечить его увековечивание. Выполнено вдохновлённое Марксом предсказание: мир, наконец, сформирован, но как мировой рынок. Бадью выдвигает на первый план следующий парадокс: «…Во времена сделавшегося всеобщим рыночного обращения и иллюзий мгновенной культурной коммуникации повсюду множатся законы и регламенты, призванные запретить циркуляцию людей»25. Он добавляет:

«Жиль Делёз верно говорил о том, что капиталистической детерриториализации нужна постоянная ретерриториализация. Капитал, принцип движения которого гомогенизирует пространство его действия, требует постоянного порождения субъективных и территориальных идентичностей, которые притязают только на равное с прочими подчинение единообразным правилам рынка»26.

Именно на этом основании Бадью разворачивает язвительное нападение на современную ортодоксию прав человека; я исследую его в одной из следующих глав.

Одна из целей этой книги — исследовать роль, которую права человека могут или должны играть в сопротивлении общественного труда, в его попытке «отрицать отрицание». И вновь Гири предоставляет хороший исходный пункт. Он утверждает, что к правам человека можно подходить как к «многообразию властных взаимоотношений» в отношениях между суверенитетом и властью27. Он обращается к понятию трёх поколений прав у Кареля Вашака28 и замечает, что третье поколение «прав солидарности» (или прав народов) есть юридические требования, которые функционируют политически, так что «трудно удивляться, что их артикуляция имеет некоторое отношение к борьбе против колониализма». Это, возможно, то, что он называет «состязательным характером» прав.

Однако, согласно моему положению, разработанному в этой книге, каждое из трёх поколений прав человека имело своё происхождение в революционной борьбе, и каждое поэтому имеет материальный, а не просто риторический характер. Поэтому, как и по многим другим причинам, я не согласился бы с Гири, когда он утверждает, что «мы можем теперь установить четвёртое поколение прав: права, которые оправдывают военное вмешательство во имя человечности»29. Вмешательство, как бы оно ни характеризовалось и каким бы благородным поводом не обосновывалось, никогда не было — и уж точно не является сейчас — частью борьбы отдельных лиц или общностей. Ранее я писал о французском вмешательстве в Руанде, которое предполагалось примером нового «права и долга»30. Недавние разоблачения поддерживают моё утверждение, что мотивация этой практики, как и всех ей подобных, была просто цинична.

Эта книга также приводит доводы в пользу политических возможностей. Я согласен со Славоем Жижеком, что «…политика не может быть сведена на уровень вмешательств в русле прагматической стратегии. В радикальном политическом акте ломается оппозиция между „безумным“ разрушительным жестом и стратегическим политическим решением»31. Это разъяснение важно, поскольку для меня права человека есть именно те скандальные разрывы с существующими ранее способами общественного существования, которые возникли в контексте великих исторических событий, Французской революции, Российской революции и борьбы за деколонизацию 1960-х. Права человека наполняются содержанием и возвращают себе значимость через общественную борьбу. Они — существенная часть политической возможности. Жижек добавляет: «Дело не просто в том, что, будучи всецело вовлечены в политический проект, мы готовы поставить всё, включая свои жизни, на кон ради него, но, скорее, в том, что только такой „невозможный“, чисто затратный жест может изменить сами координаты того, что является стратегически возможным в исторической ситуации». Он добавляет: «…акт — „выходящее за рамки“, трансстратегическое вмешательство, которое пересматривает правила и границы существующего порядка»32.

Глава 1 играет несколько важных ролей в позиционировании аргументов книги. Для меня самым важным достижением Организации Объединённых Наций было — вопреки ей самой — решительное утверждение права народов на самоопределение, сначала как принципа, а затем как права в международных отношениях. Теперь оно признано Международным судом как jus cogens, общее международное право, обязательное для всех государств. Это достижение во многом было обязано бывшему СССР и его союзникам, и восходило к теоретическим и практическим свершениям В. И. Ленина; но совершенно парадоксальным образом. Чтобы проследить преобразование советского международного права в воплощение позитивизма, я анализирую работу Евгения Пашуканиса; и это продолжает мои дебаты — которые уже принесли реальные плоды — с Чайной Мьевилем и его выдающейся попыткой выработать марксистскую теорию международного права. Моё расхождение с ним касается не только, как он признаёт, наших очень разнящихся взглядов на права человека и даже правовые нормы; но также и значения советского понимания международного права во время Пашуканиса и позже, в сопоставлении с советской поддержкой национально-освободительных движений. В главе 2 я анализирую очевидную деградацию