Если хочешь быть волшебником - Натан Полянский

У входа в кухню Лева оглянулся на товарища, и Николай не узнал его лица: в его глазах было беспокойство, сознание своей вины и вероятности наказания, просьба честно разделить эту близкую неприятность пополам.

Инна Васильевна — в клеенчатом переднике, забрызганном мыльной пеной, — встретила сына не очень любезно.

— Ты когда-нибудь выведешь меня из терпения. Куда ходил?

— Я не понял задачку и побежал к Николаю, он мне поможет, — торопливо объяснил Лева. Николай кивнул головой.

— Хорошо!.. Вытирайте ноги!

Дети повиновались. Лева особенно старательно шаркал ногами по половику у входа, будто этим искупались все его провинности.

— Хватит, — скомандовала Инна Васильевна. — Теперь мойте руки, вот полотенце.

Вымыв и вытерев руки, Лева достал из кармана носовой платок, будто предвидел еще одну команду матери. Но ее не последовало.

— Теперь ступайте в комнату и сейчас же садитесь заниматься!

Велосипед стоял на том же месте, у стены.

— Гляди, правда, хорош? — прошептал Лева. Николай подошел к машине, провел ладонью по изгибу руля, осторожно тронул рычажок звонка и улыбнулся: машина была хороша.

— Я решил стать таким же гонщиком, как Гвидон. Я всех перегоню. Потом поеду на велосипеде в Москву… оттуда еще дальше, — говорил Лева.

Улыбка сошла с лица Николая. Он не выносил пустой похвальбы.

— Не поедешь, дальше огорода никуда не поедешь, — произнес он, не глядя на Леву, — мама не пустит.

— Пустит, — спорил Лева, не желая замечать насмешки в словах товарища. — А велосипед-то хороший, правда?

Николай не ответил. Подошел к окну, стал выгружать на подоконник содержимое своих карманов.

— Велосипед — папин подарок, — рассказывал между тем Лева. — Еще он обещал купить мне лыжи, электрофонарик «жабку», гамак… И когда-нибудь дать мелкокалиберку, которой его наградили в полку, как лучшего стрелка.

Николай не отзывался, даже не глядел на Леву.

— Ты не слушаешь? — перебил себя тот. — Наверно, ты отца своего вспомнил.

— Может быть… да чего вспоминать-то, — махнул Николай рукой.

— Как чего?! Ведь он партизаном был, за родину погиб. Знаешь, как тебе завидуют некоторые наши ребята?

— То отец партизанил. Я тогда и не соображал ничего… Его заслуги — его и слава.

— Ты не гордишься отцом? — изумился Лева.

— Горжусь, — нехотя ответил Николай. — Ну, давай заниматься.

Пока они приготовили алгебру, литературу и английский, на дворе стемнело.

Николай поднялся.

— Замок на завтра оставим. Мне пора Лену кормить и укладывать — бабка сегодня на дежурстве.

Уж если он отказался разбирать замок, нечего надеяться еще раз привлечь его внимание к велосипеду.

Николай распрощался с Левой, пожелал спокойной ночи его матери. Когда он вышел на тротуар, неожиданно распахнулось окно и оттуда полетели, едва не задев его, молоток, плоскогубцы, напильники — все, что он оставил у товарища. Донесся сердитый голос Инны Васильевны, кричавшей, видимо, на Леву:

— Не смей таскать в дом эти ржавые железки!.. Весь подоконник в пятнах!

Оскорбленный, готовый и плакать, и браниться, стоял Николай у захлопнувшегося окна. «Несознательная», — вспомнил он отзыв Левы о матери и, успокоившись, стал собирать свои инструменты.

2. Старый мастер и его юные почитатели

Анфиса Петровна, санитарка городской больницы, вернулась с ночного дежурства позже обычного — сделала крюк в три километра, чтобы купить на рынке яблок для внуков. В комнате никого не оказалось, постели были небрежно заправлены, на столе стояли тарелки с остатками еды.

— Вот незадача какая, — огорчилась Анфиса Петровна. Положив покупки, она сняла с полки старую кастрюлю и вышла во двор.

— Ко-ля! — крикнула она не очень громко.

— Тут я, бабушка, — раздалось позади нее.

Анфиса Петровна обернулась. Николай стоял в дверях сарая. В руках он держал деревянный брусок, из которого клещами вырывал гвозди. Глаза его глядели на бабушку виновато и вместе с тем нетерпеливо — ему очень хотелось, чтобы именно теперь она ему не мешала.

— И очень ты занят, что в комнате не прибрал, тарелки не помыл, воды не припас? — Ее голос звучал устало, и Николай покорно ответил:

— Все сделаю, бабушка, не беспокойся… Только минутку обожди, я гвозди выпрямлю.

— И сколько тех гвоздей — фунт или два?

Николай обиделся, угрюмо спросил:

— Что раньше делать?

Во взгляде старухи отразился укор, она покачала головой:

— В седьмом классе учишься, а о завтрашнем дне не загадываешь. И в какую ты сторону растешь — не пойму: то ли тебе доктором быть, то ли учителем, слесарем или главным городским сапожником?..

Не всегда легко понять бабку. Вот сейчас поди догадайся: смеется она или всерьез вообразила, что существует должность главного сапожника.

— Зачем главным, могу и простым… Я видел, как сапожники работают, — интересно… но не очень.

— Ведь недолго мне рядом с вами идти. И останетесь вы одни: ты да Леночка. В душу свою загляни, какая тебе должность милей? Укажи свое место в жизни, и я помогу тебе добиться.

Не любил Николай, когда бабушка так разговаривала с ним: становился угрюмым и замкнутым. Но в этот раз жалость и к ней, и к Леночке, и к самому себе неожиданно нахлынула на него, он обнял бабушку за плечи.

— Живи, бабушка, еще сто лет.

— Ты и через тысячу лет таким же непонятливым останешься, — промолвила она, освобождаясь из его объятий и оглядывая его коренастую фигуру. — И ростом будто поднялся, меня обгоняешь, а все такие же интересы детские.

Николай нетерпеливо топтался на месте.

— Ладно, — продолжала Анфиса Петровна, — комнату сама приберу, а ты снеси кастрюлю в починку, совсем прохудилась посудина… Сейчас неси, — добавила она решительно, видя, что внук раздумывает.

Николай опустил клещи и гвозди в карман, а деревянным бруском запустил в кота, пробиравшегося по крыше к голубятне, — с котом Николай не дружил. Потом поднял кастрюлю над головой, глянул на ее днище снизу вверх.

— В двух местах светится, — констатировал он, присвистнув. — Кто с ней возиться захочет?

— Найдется… Одного мастера попросишь, другого.

— Не возьмут, — упорствовал Николай.

— А языка у тебя нет? — начинала сердиться Анфиса Петровна. — В контору их пожалуйся, в горсовет… Но прежде в зеленую будку зайди.

— К Старому мастеру? — удивился Николай.

— К нему… А там зайди в аптекарский магазин, купи нафталина пачку. Еще конвертов на почте спроси. Синьку для белья поищи.

— Не станет Старый мастер барахло такое чинить, — вспылил Николай, ошеломленный обилием поручений, которые ему надавала бабушка. — Он исправляет мотоциклы, швейные машины, сепараторы. С этим стыдно к нему и являться!

— Как следует попроси — мастер и сделает, — непреклонно сказала Анфиса Петровна. — Объясни, что щей нам не в чем сварить. Двадцать семь лет кастрюля у нас, как ее выбросишь!

Двадцать семь лет! Николай даже вздрогнул — до того невероятным показался ему возраст кастрюли. Он пытливо глянул на бабушку — уж не перепутала ли она?.. Кастрюля, выходит, вдвое старше его самого. Нет, тут уж возражать не приходится.

— Иду к Старому мастеру.

В душе Николай был доволен представившимся случаем посетить лучшего мастера города — у него немало чему можно поучиться.

— И не задерживайся нигде, — напутствовала внука Анфиса Петровна, — не опоздай в школу.

Николай, выбивая пальцами дробь по дну кастрюли, вышел на улицу и с удовлетворением отметил, что рабочие, ремонтировавшие тротуар, уже были на своих местах, а с машины сгружали деревянные бадьи с дымящимся горячим асфальтом. Чистый песок покрывал тонким слоем уложенный накануне асфальт, и ступать по нему было куда приятнее, чем по булыжной мостовой. Несколько первоклассников с портфелями и ранцами разных цветов собирались на тротуаре, чтобы вместе идти в школу.

— Здравствуйте, малыши! — приветствовал их Николай. — Дорогу дайте большому кораблю!

Он только собирался примерить кастрюлю на голову одному из мальчишек, как Леночка, которой он сначала не заметил, остановила его вопросом:

— Это наша кастрюля? Куда ты ее несешь? Я с тобой пойду.

— Не надо!

Он достал из кармана носовой платок, утер им носик сестренке. Обойдя суетливых малышей, Николай ускорил шаги. Но любопытство Леночки уже разгорелось, и Николай вдруг услышал позади ее крик:

— Куда ты понес эту дырявую кастрюлю?.. Что ты будешь делать с этой дырявой кастрюлей?

Она кричала так громко, словно хотела обратить внимание всей улицы на столь важное и таинственное явление, как дырявая кастрюля в руках ее брата. И первым из всех, кто был в этот час на улице, ужаснулся ее открытию сам Николай. Мир для него вдруг помрачнел, сделался тесным. Нести дырявую кастрюлю — что может быть позорнее?