Добрые люди - Пётр Луцик

Белужину высмотрел Витька Демидов. Вечером поехал он с отцом и братом, поехали Епанчины, отец и сын, поехал и Филипп Ильич Сафонов.

Бредень привязали к двум лошадям и погнали их вверх по реке. Двое парней Демидовых гнали верхами по воде, пугая рыбу с другой стороны. Гоняли до поздней ночи, но рыба ушла.

Попалось много щук, головлей, всего понемногу. Сгоняли на хутор, за ведром, затеявшись варить уху. Уже поздней ночью, насмеявшись и наевшись, они все тихо лежали у костра. За рекой заржала лошадь, и вскоре из темноты выехал шагом мужик-гуртовщик из соседнего хутора. Он бойко соскочил с лошади, привязав её к кустам, присел к костру.

Его угостили ухой, налили остаток- водки, мужик всё стеснялся, бормоча про заблудившихся коров, выпил и, прощаясь, сказал напоследок, совсем тихо:

— А слыхали, мужики, человек сказывал: царь то наш жив, за границей живет.

Все оборжались, а мужик обиделся.

— Дурни вы, дурни, я не про того говорю, что расстреляли с семьей, ведь брешут, что всех порешили, всю родню, а вышло, что не всю. Говорят, мужчина лет сорока: умница, что и поискать такого.

Пастух уехал, старики стали потихоньку заговаривать о политике.

Андрей Епанчин, старший сын, ладонью разровнял землю перед собой, перебив заводившихся лениво мужиков.

— А что, вот я скажу вам, председателя ж выбирают, а не назначают.

Все замолчали, прислушиваясь к нему.

— Вы кричите меня председателем, чем я хуже нашего Мишечкина, я бы тогда всем земли дал.

— И по скольку же? — заинтересовался сразу Демидов-отец.

— По десять гектар пахотной, на каждого мужика, — и стал рисовать на разглаженной земле квадратики.

Филипп Ильич засмеялся, но Андрей продолжал.

— Дело говорю, никто и знать бы не знал, и пахотной, и луговой бы раздал, каждый для себя, ну по половине бы государству сдавали. Надо только сговориться по-умному.

— Ты, Андрюшка, прямо атаман Перфильев, — встрял всё-таки Филипп Ильич, но ему не дали договорить все трое Демидовых.

Так всё разговорами и кончилось бы, если осенью не перевели бы председателя колхоза «Родина» хутора Казанского на повышение в область.

— А как постреляют всех нас, вроде Паньки, что скажешь? Не боишься? За детей моих как? — мужик, стриженный под чубчик, сидел перед столом, раскинув по нему свои огромные руки, сильно навалившись грудью. — Не согласный я, убьют нас всех.

Андрей поднялся и пошёл к выходу, за ним дядя его Филипп Ильич и Демидов-отец.

Мужик опомнился и, оправдываясь угрюмо, пошел провожать их до ворот. Они молча пошли вдоль улицы.

Через пять домов мужики остановились. Андрей прошёл в ворота, прошёлся по двору, заглядывая в сарай.

— Чего там высматриваешь? — с веранды прикрикнул вышедший в трусах Рязанов. — В дом иди.

Но Андрей не поднялся, остановившись. у крыльца, поставив на ступеньку ногу, спросил:

— Что скажешь, Степан Николаич?

— В дом-то?

— Да говори уж здесь, да или нет?

Рязанов помялся, трогая трусы, оглядываясь на дом.

— С братом мы здесь, он как раз зашёл, вот, согласны мы

— А ты? Сам, без брата?

— Я, значит, тоже. согласен, в дом-то чего?

— Зайду в другой раз, а ты жди, — и вышел-за ворота, кивнув головой.

Разошлись в разные стороны. Андрей пошёл до дома. Отец во дворе строгал доски для гроба, ставя их к стене. Он, молча, исподлобья взглянул на Андрея, продолжая обстругивать доску на самодельном верстаке… Во двор вышел Сергей, выкатил из сарая мотоцикл,следом небольшую тележку, прицепив её сзади. Вынес два аркана верёвок и пару топоров. Выкатил мотоцикл за задние ворота. Вернулся, постоял, нерешительно глядя на отца и Андрея.

— Лодка теперь не выйдет. Вон чего-пришлось делать, — сказал тихо отец, продолжая строгать.

Андрей сел за руль, и они выехали, по узкому прогону, заросшему бурьяном, на улицу.

У сельсовета стояло два мотоцикла и милицейский «уазик». Мишка с перевязанной головой обыскивал, ощупывая, одежду мужиков. Он не оборачиваясь, махнул Андрею, чтоб остановился. Молча осмотрел люльку их мотоцикла. Протянул руки к пиджаку Андрея. Андрей оттолкнул его.

— Чего, — угрожающе сказал Андрей, не слезая с мотоцикла. — Не имеешь права.

— Ладно, поглядим в отделении, чего я имею право, а чего не имею. Вовка!

Из машины высунулся водитель — милиционер, сонно осматриваясь.

— Этого с собой заберем. Я вас отучу стрелять, зону потопчете у меня, гады!

На дороге показалась, сильно пыля, грузовая машина. Он, забыв про Андрея, побежал ей навстречу, махая руками. Машина остановилась. Андрей подгазовал, тихо трогаясь, но водитель насторожился и прикрикнул:

— А ну стоять, кому сказано!

— Ну, что, суки, говори, кто стрелял? Всё равно найду! — Мишка, подойдя к Андрею сбоку, вдруг резко прыгнул, ударил его кулаком по уху.

— А, Епанчин, может, подеремся, как ты?

Андрей выкрутил ручку газа, крикнув через плечо:

— Жаль, Паня тебя не добил, падла, — рванул по дороге.

Сразу же за мостом свернул в кусты к реке. Сзади никто не догонял. Водой смочил горевшее ухо.

— Больно, Андрюх? — спросил сзади Сергей, обламывая веточки тальника.

— Пройдёт.

— Это, видать, Колька Фетисов в него стрелял, они с Панькой дружки были. По всему он Мишку на дороге стерёг.

Они снова сели и запылили дорогой под огромными голыми холмами.

Узеево в семьдесят домов, две трети тянутся вдоль старой казанской дороги небольшой каменной улочкой, остальная треть кривыми переулками примыкает к ней, — с бесконечными сараями и заборами, обветшалыми, сложенными из дикого степного камня.

Встретил их Равиль, бригадный зоотехник, много смеялся, но ничего прямо не говорил, усадил гостей за стол. Старуха в полинявшей плюшевой фуфайке молча прислуживала, ставя на стол чистые тарелки, хлеб, ложки. Равиль показал жену и двух маленьких дочек лет семи, которые тут же шумно играли во дворе. Пришлось садиться обедать.

После обеда Равиль показал им свои сараи с нехитрой утварью. Прибежал с улицы мальчишка лет десяти, крикнул Равилю несколько слов по-татарски, убежал.

Они выехали со двора, Равиль сел в люльку, показывая дорогу.

Переулками выехали на единственную улицу, доехали до середины, остановились перед высокими воротами. Прошли во двор, Равиль ушел в дом, оставив их у крыльца. Обычный двор, чисто выметенный, замкнутый сараями, с низкими полукруглыми сверху дверьми. Стальная проволока для белья. Послышался разговор, вышли две девушки лет шестнадцати, худенькие и высокие, они засмеялись, увидев Андрея и Сергея, переговариваясь по-татарски.

— Здравствуйте, Исса Мисис, — сказал Сергей улыбнувшись. Они кивнули головами, подходя к воротам.

— Вот гуляем, — продолжал он. — Смотрим кругом, природой любуемся.

Девушки вышли за ворота, одна из них задержалась, строго сказав:

— Пришли обрезание делать, так ведите себя прилично, — она засмеялась и захлопнула дверь в воротах.

— Эта Фатьма, — шёпотом сказать Сергей, — ничего, да?

Равиль провёл их в дом, в небольшую без мебели комнату с маленьким окном, столом и несколькими стульями.

Вышел Хусаин, еще не старик, высокий бритый мужчина. Поздоровались, сели, помолчали.

Хусаин развёл руками, вдруг проговорив:

— Мне нечего вам пока сказать, я всей душой с вами, но всё это от вас зависит, решатся ли ваши люди.

Они посидели ещё немного, и все разом вдруг поднялись. Вышли во двор. Хусаин за ворота не пошёл. Подвезли Равиля до дома.

— Приезжай вечером к Сысканскому броду, как стемнеет.

Бросив мотоцикл возле реки, рубили тальник на плетень, очищая от лишних веток, кидали жерди в прицепленную тележку. В кустах Сергей вспугнул зайца, но не видел его. Заметил Андрей, бросился бежать, бросив в него топор, промахнулся. Заяц по низкой, выеденной скотом траве быстро скакал через поле, огромный и толстый.

Жерди они свалили у своего огорода, под заваливающимся плетнём. Огородами пришел мужик, стриженный под чубчик, Стоял, курил молча, рядом.

Потом вдруг сказал себе под ноги:

— Слышь-ка, Андрей, я тут думал, согласен я, давай, где надо распишусь.

Андрей усмехнулся.

— Да не надо расписываться, не на почте. Согласен и ладно.

— Делать-то что?

— Да ничего, — пожал плечами Андрей, затачивая топором жердь.

— Так я пойду, ты заходи, если что.

И снова ушёл огородами, перескакивая арыки и конопляные заросли.

Отец пристроил крышку к гробу, всё сходилось, он крикнул Андрея, и они оттащили его к стене сарая, для обивки.

— Сыроватые доски. Тяжёлый.

С веранды мать позвала ужинать, оставив накрытый стол, тут же ушла на ферму, мрачная, прихватив ведро.

Под вечер Андрей выкатил мотоцикл через передние ворота, начинало темнеть, поехал улицей к клубу. Ожидали кино, в основном молодежь: девчата, несколько парней. Андрей прошёл в клуб, здороваясь за руку с парнями, осмотрел небольшое фойе, пустой зрительный зал, выходя заметил Фатиму, в красном бархатном платье с чёрным узким галстуком-шнурком. Она стояла с подружкой возле его «Урала», переговариваясь, осматривая улицу.