Сочинения - Борис Поплавский

1925

Дождь

Владимиру Свешников

Вздувался тент, как полосатый парус.Из церкви выходил сонливый люд,Невесть почто входил вдруг ветер в яростьИ затихал. Он самодур и плут.

Вокруг же нас, как в неземном саду,Раскачивались лавры в круглых кадках,И громко, но необъяснимо сладкоПел граммофон, как бы Орфей в аду.

«Мой бедный друг, живи на четверть жизни.Достаточно и четверти надежд.За преступленье четверть укоризныИ четверть страха пред закрытьем вежд.

Я так хочу, я произвольно счастлив,Я произвольно черный свет во мгле,Отказываюсь от всякого участьяОтказываюсь жить на сей земле».

Уже был вечер в глубине трактира,Где чахли мы, подобные цветам.Лучи всходили на вершину мираИ улыбаясь умирали там.

По временам, казалось, дождь проходит.Не помню, кто из нас безмолвно всталИ долго слушал, как звонок у входаВ кинематограф первый стрекотал.

1925–1929

Сентиментальная демонология

Михаилу Ларионову

Снижался день, он бесконечно чах,И перст дождя вертел прозрачный глобус.Бог звал меня, но я не отвечал.Стеснялись мы и проклинали робость.

Раскланялись. Расстались. А раз так,Я в клуб иду: чертей ищи где карты.Нашел, знакомлюсь чопорно, простак,А он в ответ: Я знаю Вас от парты.

Вы помните, когда в холодный деньХодили вы за городом на лыжах,Рассказывал какую дребеденьЯ, гувернер курчавый из Парижа.

Когда ж в трамвай садились вы во сне,Прижав к груди тетрадь без промокашки,Кондуктор, я не требовал билет,Злорадствуя под синею фуражкой.

Когда же в парке, с девою один,Молчали вы и медленно краснели,Садился рядом щуплый господинВ застегнутой чиновничьей шинели.

Иль в мертвый час, когда ни пьян, ни трезв,Сквозь холод утра едет полуночник,К вам с грохотом летел наперерезС невозмутимым седоком извозчик.

Иль в бесконечной улице, где стукШагов барахтался на вилке лунной,Я шел навстречу тихо, как в лесу,И рядом шел и шел кругом бесшумно.

И в миг, когда катящийся вагонВдруг ускорял перед лицом движенье,С любимой рядом сквозь стекло оконЛицо без всякого глядело выраженья.

Лицом к лицу и вновь к лицу лицом,До самой смерти и до смерти самой.Подлец встречается повсюду с подлецомВ халат одетым или даже дамой.

Пока на грудь, и холодно и душно,Не ляжет смерть, как женщинаВ пальто, И не раздавит розовым автоШофер-архангел гада равнодушно.

Ангелы Ада

Алексею Арапову

Мне все равно, я вам скажу: я счастлив.Вздыхает ветер надо мной; подлец.И солнце безо всякого участьяОбильно поливает светом лес.

Киты играют с кораблями в прятки.А в глубине таится змей морской.Трамваи на гору взлетают без оглядкиИ дверь стучит, как мертвецы доской.

А дни идут как бубны арестантов,Туда где кладбище трефовое лежит.Сидят цари как толстые педантыВалеты держат палки и ножи.

А дамы: как красивы эти дамы,Одна с платком, соседняя с цветком,А третья с яблоком протянутым Адаму,Застрявшим в глотке — нашим кадыком

Они шурша приходят в дом колоды,Они кивают с веера в руке.Они приносят роковые модыОбман и яд в оранжевом чулке.

Шумят билетов шелковые юбки —И золото звенит как поцелуй.Во мгле горят сигары, очи, трубки.Вдруг выстрел! как танцмейстер на балу.

Стул опрокинут. Черви уползают,Преступник схвачен в ореоле пик,А банкомет под лампой продолжаетСдавать на мир зеленый цвет и пыль.

1926

Борьба со сном

Ан по небу летает короваИ собачки на крылышках легких.Мы явились в половине второгоИ вздохнули всей емкостью легких.

Ой, как велосипедисты, быстроПод окном пробегают дни —Лишь мы оба, что знаки регистраБдим случайности во вне одни.

Понижаясь и повышаясьПальцы нот шевелятся достать нас: о крючья!Ты скрипичная выше, рогатка кривая,Ниже я круглый басовый ключ.

Ноты разны, как ноты разны государств,Но судьба утомилась сидеть за роялью.Вот тетрадка захлопнулась: бац! без вреда.В темноте мы заснули в ночи борсальной.

Электрической лампы полуночное солнцеЛишь скользит вдоль страницы, белесой как снег.Вижу сон: мы пюпитр покинули, сон!Мы оделись как люди. Вот мы вышли. Нас нет.

Только пара шагов меж скрипичным и басовым,Но линейка бежит в ресторан, Ан стена.Что ж, как дачны соседи, поболтаем через изгородь, ба!Недоступны и близки на ощупь как истина.

Подражание Жуковскому

Обнаженная дева приходит и тонет,Невозможное древо вздыхает в хитоне.

Он сошел в голубую долину стаканаОгнедышащий поезд, под ледник и канул.

Синий мир водяной неопасно ползет,Тихий вол ледяной удила не грызет.

Безвозмездно летает опаснейший сон.Восхищен, фиолетов и сладостен он.

Подходи, приходи, неестественный врагБезвозвратный и сонный товарищ мой рак.

Раздавайся далекий, но явственный шум,Под который нежнейший медведь я пляшу.

Отступает поспешно большая стенаИ подобно змее уползает она.

Но сей мир все ж, как палец в огромном кольцеИль как круглая шляпа на подлеце.

Иль как дева что медленно входит и тонет,Там где дерево горько вздыхает в хитоне.

Весна в аду

Георгу фон Гуку

Это было в тот вечер, в тот вечер.Дома закипали как чайники.Из окон рвалось клокотанье любви.И «любовь не картошка»И «твои обнаженные плечи»Кружились в паническом вальсе,Летали и пели как львы.Но вот грохнул подъезд и залаял звонок.Весна подымалась по лестнице молча.И каждый вдруг вспомнил что он одинок.Кричал, одинок! задыхаясь от желчи.И в пении ночи и в реве утра,В глухом клокотании вечера в парке,Вставали умершие годы с одраИ одр несли как почтовые марки.Качалась, как море асфальта, река.Взлетали и падали лодки моторов,Акулы трамваев завидев врагаПускали фонтаны в ноздрю коридоров.И было не страшно поднявшись на гребеньНестись без оглядки на волнах толпыИ чувствовать гибель в малиновом небеИ сладкую слабость и слабости пыл.В тот вечер, в тот вечер описанный в книгахНам было не страшно галдеть на ветру.Строенья склонялись и полные краковВалились, как свежеподкошенный трупИ полные счастья, хотя без науки.Бил крыльями воздух в молочном окнеТуда, где простерши бессмертные рукиКружилась весна как танцор на огне.

Дон-Кихот

Сергею Шаршуну

Надо мечтать! Восхищаться надо!Надо сдаваться! Не надо жить!Потому что блестит на луне колоннада,Поют африканцы и пропеллер жужжит.

Подлетает к подъезду одер Дон-КихотаИ надушенный Санчо на красном осле.И в ночи возникает, как стих, как икота:Беспредметные скачки, парад и балет

Аплодируют руки оборванных мельницИ торговки кричат голосами Мадонн,И над крышами банков гарцует бездельник,Пляшет вежливый Фауст, святой Купидон.

И опять на сутулом горбу лошадиномВ лунной опере ночи он плачет, он спит.А ко спящему тянутся руки Ундины,Льются сине-сиреневых пальцев снопы.

На воздушных качелях, на реях, на ниткахПоднимается всадник, толстяк и лошак,И бесстыдные сыплются с неба открытки(А поэты кривятся во сне натощак).

Но чернильным ножом, косарем лиловатым,Острый облак луне отрубает персты.И сорвавшись, как клочья отравленной ватыСкоморохи валятся через ложный пустырь.

И с размаху о лед ударяют копыта.Останавливаются клячи дрожа.Спит сиреневый полюс, волшебник открытый,Лед бессмертный, блестящий как белый пиджак.

В отвратительной неге прозрачные скалыФиолетово тают под ложным лучом,А во льду спят замерзшие девы акулы,Шелковисто сияя покатым плечом.

И остряк путешественник, в позе не гибкой,С неподвижным секстантом в руке голубой,Сузив мертвый зрачок, смотрит в небо с улыбкойБудто Северный Крест он увидел впервой.

И на белом снегу, как на мягком диване,Лег герой приключений, расселся денщик,И казалось ему, что он в мраморной ваннеА кругом орхидеи и Африки шик.

А над спящим все небо гудело и выло,Загорались огни, полз прожектора сноп,Там летел дирижабль, чье блестящее рылоРавнодушно вертел чисто выбритый сноб.

И смотрели прекрасные дамы сквозь окнаКак бежит по равнине овальная тень,Хохотали моторы, грохотали монокли,И вставал над пустыней промышленный день.

1926