Неповиновение - Том Торк

в его годы. Искренне не доверял и не признавал новые политические взгляды, считал, что молодёжь нужно переучивать, что «всё сейчас в разы хуже, чем раньше», требовал, чтобы к нему обращались на «Вы» и не терпел тех, кто этому не следовал. Знал множество языков, но из-за отсутствия практики едва мог связать два предложения друг с другом. Во многом Василий Прокофьев опирался на мнение, написанное в газетах. Считал, что только там истина, а прочие, кто ему внешне не понравился априори не правы. Мог часами доказывать свою точку зрения, споря до пота на лбу, однако ж даже если и признавал чужое мнение, то на следующий день снова со всем не соглашался. Убийство господина N. возбудило в нём необычайное торжество: «Наконец! Наконец, все поймут, что его идеи незаконны и разрушительны! Начтут думать также критически, как и я. Месяц, два, но его забудут, а я им напомню, как они ошиблись, называя его глупую теорию бессмертной. Теперь я буду победителем в любых спорах!» – думалось ему.

– Дак, комментировать ничего не стали, чтоб не спугнуть, – ответил Митя, смотря недоумённо на гостя.

Василий Прокофьев с презрением, как бы с высока, посмотрел на Митю, осознав к кому обратился, потом медленно перевёл взгляд на Гришу:

– М-да, Григорий, я ожидал, что у вас соберётся более высокое общество. Как можете вы якшаться с таким… таким! – ему не хватало слов, он скорчил лицо будто бы в комнате стояла ужасная вонь.

– Вот как! – вскричал Митя, – я честь имею! Что это вы брезгуете? Да я по умнее вас буду, жалкий старикашка! С таким как вы находится в одной комнате не стану!

– Старикашка?! – возмутившись побагровел Василий Прокофьев, – что-ж, Григорий, выбирайте: либо этот грубиян-оборванец, либо я. Вы бы хоть одежду чистую надели, право, стыдно должно быть, – в конце добавил он в сторону Мити.

– Господа-господа, – сказал примиряюще Гриша, – я уважаю вас обоих, к чему ссоры на пустом месте? Василий Прокофьев, право, не нужно так негативно отзываться о людях. Мы все равны.

Они его не слушали. Митя вплотную подошёл к Василию, засучив рукава, и уже готовился ударить его хоть и не в лицо, так как был сильно ниже ростом, так хоть в живот, да посильнее, чтобы тот ещё неделю помнил, как нужно обращаться с людьми. Но всё не решался, потому как подобная выходка могла выйти Мите боком – крупным штрафом, который назначался бравыми, ни в чём не разбирающимися полицейскими за дебош со звенящими карманами золотых монет Василия Прокофьева.

– Что за шум, а драки нет? – появился в дверях новый человек.

– Родион Нербин! – облегчённо сказал Гриша, не зная, как разрешить конфликт, – проходите мы вас заждались, обычно вы не так сильно опаздываете.

– Как? Родион Нербин? – удивлённо спросил обернувшийся Василий Прокофьев, тут же забыв о перепалке, – и вы здесь?

– С кем имею честь говорить? – спросил тот, усаживаясь на предложенный стул.

– Василий Прокофьев. Чиновник департамента образования, – соврал он, потому как был уже, как год в отставке, – ваш большой поклонник.

– Что ж, – кивнул Родион Нербин, – а вы? С кем имею честь? – обратился он к Мите.

– Он, неинтересная, потерянная вошь, что вы! – ответил, морщась, за Митю Василий Прокофьев.

– Это уже не в какие ворота! – заорал Митя, ринувшись с замахом на обидчика, тот начал смеяться, вытряхивая застоявшийся табак из трубки на стол.

– А, ну прекратить! Не сметь! – встав между ними, повысил голос Родион Нербин, – что ты себе позволяешь! – продолжал горячиться он, строго посмотрев на Василия Прокофьева, – как можно так себя вести! Мы все равны! Прочтите конституцию в конце концов, закон! Или мне вызвать участкового, чтобы он вам всё разъяснил?

Василий Прокофьев замолк, но надулся, как индюк, выпучив глаза, и развалился на стуле в дальнем углу.

– Дмитрий Сарминский, – сказал Митя довольно, улыбнувшись и протягивая руку Родиону Нербину, – приятно, что мир ещё не до конца прогнил.

– Приятно-приятно, – сказал Родион Нербин, пожимая руку. – А вас как, голубчик? – тут же спросил он встревоженного Михаила, тупо хлопающего глазами.

– Михаил Редько. – быстро и, пожалуй, слишком тихо проговорил тот, будто бы его за ответ немедля приговорят к пожизненной каторге. В действительности же, он был поражён, как удалось погасить назревавшее побоище, а потому ловил каждое движение, предпочитая не участвовать в диалоге, лишь наблюдать.

– Понятно-с, – кивнул Родион Нербин, – мы ждём ещё кого-то? – учтиво спросил он у Гриши.

– Вероятно ждёте нас! – послышался весёлый голос в коридоре.

В комнату зашли двое молодых людей. Первым был Борис Лотминский. Старый друг Гриши, ещё со студенчества, ныне занимающийся переводами, что приносило ему единственный, хоть и не слишком большой доход. Одевался в удобную, лёгкую одежду, которую редко менял, потому как каждая сэкономленная монета приближала его к мечте о переезде в другую страну. Был новых взглядов и искренне негодовал, как могло произойти убийство господина N., которого он считал героем, а его теорию единственно верной. Был приглашён потому, что часто без умолку болтал обо всём на свете, не стесняясь выражать самые смелые мысли, и вместе с тем с упоением слушал, ловя каждое слово собеседника, имел манеры общения и мог легко вписаться в любую классовую компанию.

Вторым был Жан Прусс. Был, конечно, иностранцем, едва говорившем на неродном языке. Он не был приглашён, однако взят по дороге, потому как казался интересным слушателем и ломано, но мог высказать новые идеи по поднятым вопросам.

Борис пожал руку Грише и посмотрел на Родиона Нербина с улыбкой:

– Борис Лотминский, с кем имею честь? – тут же сказал он.

– Родион Нербин, – также с улыбкой ответил тот.

– О! – подняв брови, сказал Боря, – Какая удача! То-то я чувствую, что где-то вас уже видел. Мы как раз с моим спутником обсуждали ваши недавние работы. Но что ж я так неучтив? Это – Жан Прусс. Увлекательный собеседник. Иностранец, так ещё и учёный человек! Учиться на…, – он начал щёлкать пальцами, силясь вспомнить, – в общем, учиться. Но важно ли на кого? Главное, что не стоит на месте и то хорошо, что скажите, верно говорю? – Боря забегал вокруг стола, не дожидаясь ответа Родиона Нербина, причитая себе, что он ужасно неучтив, – Борис Лотминский! – произнёс он, протягивая руку Василию Прокофьеву, но тот даже не взглянул на него; не отчаиваясь, Боря посмотрел на Михаила Редько, помахал тому рукой, решив, что не стоит так далеко идти и протискиваться между стульями, чтобы только поздороваться. Миша глупо улыбнулся и отвёл взгляд, мастерски сделав вид будто бы о чём-то задумался.

– Что ж, в целом я с вами согласен, – сказал Родион Нербин, и выждав, пока тот закончит со всеми здороваться, он продолжил, – стоять для человека в развитии равносильно смерти, помнится я писал о чём-то подобном много лет назад,