Волчица, покорившая хаос - Ами Д. Плат

Наша семья давным-давно прорыла тайный ход через пол по лесенке и что-то вроде большой звериной норы. Внутри зияла темнота. Лишь моя свеча слабо разгоняла мрак. Я сделала несколько шагов вниз и никак не решалась пройти дальше. Оглянувшись, я хотела встретить приободряющую улыбку, кивок головы, но услышала только скрежет засовов. Мама закрыла люк и несколько раз дёрнула ручку: проверить, что заперто намертво.

На полу лежала циновка, несколько подушек, миска с водой. Интересно, хоть что-то из этого мне пригодится? Никто из папиных или тем более дедушкиных сестёр не дожил до того, чтобы успеть рассказать мне, как оно проходит. Я села на циновку, капнула на утрамбованный пол расплавленный воск и прилепила на него свечку. Не было ли ошибкой брать с собой огонь? Может, лучше потушить? Я провела ладонью над пламенем, оно слегка лизнуло меня языком, будто кот. Нет, если ждать в полной темноте, можно сойти с ума.

В углу пискнула мышь, от страха я вскрикнула и вскочила на ноги, уронив свечу.

— Ох!

Неудивительно, что грызуны пробрались и сюда. Почему только я об этом раньше не подумала? Я встала на колени и нащупала свечку. Зажечь её теперь никак не получится. Я рухнула на циновку и зарыдала от жалости к себе.

Что это за жизнь такая? Ради чего она нужна?

Папа не рассказывал, как умерли его сёстры. Но теперь догадаться было несложно: полнейшее отчаяние — ни выхода, ни смысла. Вообще ничего. С ужасом я ждала начала превращения. Все байки, ходившие среди деревенских, гласили, что это жутко больно и неприглядно: с тебя слезает кожа, ломаются кости, отрастают новые хрящи и сухожилия, шерсть, когти. Хотя им-то откуда знать?

Пока я ничего такого не чувствовала. В полной темноте словно парила в бескрайнем ночном небе. Меня немного укачивало, как на папиной рыбацкой лодке. Когда кажется, что ветра совсем нет, сперва ты стоишь на месте, а потом ложишься на дно на спину и начинаешь гадать, на что похожи медленные облака в вышине, но через какое-то время замечаешь, как сильно тебя укачало и как тяжело встать на ноги. Даже поднявшись, даже сойдя на сушу, чувствуешь, будто волны накатывают на тебя, под солнечным сплетением крутит, а в голове — бобовое пюре.

Я плыла по бесконечности моей каморки, желудок подкручивало, в голове всё смешалось. Потрогала лоб, щёки — казалось, тело горит. Стало невыносимо жарко, будто вместо одной моей потухшей свечи зажглись сотни новых. Я скинула кимоно и нижнюю одежду. Глаза начали привыкать к темноте. Земляные стены пахли грибницей и сыростью, я провела рукой по гладкой поверхности, и меня обожгло холодом. Палец наткнулся на маленький камешек, я отковырнула его ногтем. Из выемки заструился золотистый свет, будто внутри что-то было. По коже пробежали мурашки. Мои руки и живот стали серебряными, как когда я бегала купаться в лесном озере с Коити.

Он был такой же бледный, тощий, как я, и так же не стеснялся наготы. Моя первая любовь, подобная лепесткам сакуры на весеннем ветру и мелодии кото, летящей с гор. Я глядела на Коити, и в сердце поднималась надежда, что судьбу можно переиграть. Лес принадлежал даймё, и вообще-то нам нельзя было в него заходить под страхом смерти. Но что мы теряли? Отчаянные бедняки без будущего.

Мы таскали яблоки из сада — красные, наливные, будто ненастоящие, и мягкие, перезревшие абрикосы; кормили в декоративном пруду карпов кои, когда их спины переливались в переменчивом сумрачном свете; рыбы напрыгивали друг на друга в поисках заветной крупинки корма. А потом мы с Коити уходили вглубь сада, туда, где нас точно никто не мог застукать. Скидывали одежду и ныряли в озеро. Тесин казнил бы нас за такое осквернение его владений. Но в те ночи свежая чистая вода, ощущение свободы и лёгкости ценились нами дороже собственной жизни.

Коити жил без матери. Ему не повезло родиться то ли пятым, то ли шестым сыном в семье. В начале прошлой весны отец продал его какому-то торговцу за мешочек монет. Мы даже не смогли нормально попрощаться — не при посторонних. Если бы я позволила себе его обнять, мать бы сразу подумала, что между нами что-то есть, и потом неделями ругала. Из-за проклятия для неё было страшным сном, чтобы я связалась с мужчиной. Обиднее всего, что она боялась не за меня, а за то, что кто-то посторонний нашу семью осудит или мужчина вернётся с претензиями, когда узнает, кто я. Так что я стояла на другой стороне улицы, глотая слёзы и глядя, как его увозят.

Я повернулась спиной к свету, исходившему от стены, и на тёмной утрамбованной земле увидела лицо Коити. Обычно я не разрешала себе вспоминать его; жалеть, что между нами не было большего; что не подумала сбежать с ним. Только сегодня захлестнувшее меня отчаяние напомнило о нём. Видимо, поэтому картинка была столь отчётливой. Я вглядывалась в его лицо, в приближающуюся фигуру и думала: может, какой-то ёкай затмил мой разум? Наверное, стоило его поблагодарить за избавление от боли, которая так и не пришла.

В этом призрачном Коити что-то было не так. Картинка постепенно обретала цвета: у этого юноши более длинные волосы, более светлые. Совсем другие глаза — серо-голубые, как туман над рекой, большие — двумя холодными искорками горели в полумраке. Крепче мускулы, другой овал лица.

— Кто тут у нас? — насмешливо спросил он. — Девочка-волчонок?

— Как ты здесь оказался? Убирайся отсюда! — воскликнула я и, перепугавшись до ужаса, чуть не упала.

— Обычно попадаются лисички. А это что-то новенькое.

— Что происходит? — уже тише спросила я.

— Пойдём со мной. — Он протянул раскрытую ладонь и приветливо улыбнулся.

Я отступила назад, врезалась спиной в ледяную стену, из которой исходил свет. Это словно выдернуло меня из дрёмы. Вдруг стало холодно и неуютно без одежды.

— А ты красавица, — заметил незнакомец. — Ну же, не бойся. Я кое-что покажу.

Неуверенно, медленно вложила свою ладонь в его. И тут же вихрь света дёрнул меня вперёд. Я зажмурилась. Глазам было так больно, будто в полдень смотришь на солнце. Потом всё погасло.

Он шёл впереди, оставляя следы на песке. А я шла за ним, не отпуская бархатистую руку, вперив взгляд в наши сцепленные ладони, источавшие тепло. Мы оба были обнажены, но я не испытывала стыда, будто уверенная в том, что всё это мне привиделось.

— Куда ты меня ведёшь? Это сон?

— Нет, волчонок, не сон.