Ракета в морг - Энтони Бучер

— Улики! — радостно вскричала Леона.

— Нет, Урсула. — Маршалл решительно отвернул дочкино лицо от матери. — Поиграешь с бусами, когда вырастешь. А пока пей молоко.

— Она выпила всю бутылочку, — гордо объявил он спустя десять минут. — А теперь говори.

— Где ты это нашёл? Она не мокрая?

— По второму вопросу — а ты как думаешь? По первому вопросу — этот клочок бумаги был среди не украденных купюр. Чётки выскользнули через дыру в подкладке его кармана. Указывает, что тело обыскивал любитель — всегда остерегайтесь рваных подкладок. И эти два предмета — единственные чёртовы зацепки, с какими нам придётся идти дальше.

Леона посмотрела на две буквы и пять цифр, накорябанных на бумажке.

— Номер телефона и чётки… Полагаю, вы проверили номер?

— Апартамент-отель на Россмор, недалеко от Уилшира. Ух какой. Не такого ждёшь при встрече с трупом на Скид-Роу. И двадцать с лишком квартир. Хорошая работёнка будет проверить их все. — Он откинул ночную рубашечку Урсулы и стал вынимать булавки.

— И чётки… Что они доказывают? Предположим, шантажист религиозен — даёт ли это вам зацепку?

Маршалл воткнул булавки в кусок мыла и принялся ловко решать проблему подгузника. Урсула решила, что её щекочут, и ей это понравилось.

— Посмотри чётки поближе.

— Красиво вырезаны, наверное, довольно дорогие. Ручная работа, и хорошая. Помимо этого…

— По сегодняшнему выступлению ноль баллов, сладкая моя. Ты фанатка, но тут выстрелила в молоко. Сколько там декад бусинок?

— Один… два… Семь.

— Именно. И это неправильно. Я видел чётки у монахинь. Там должно быть пять декад. Так что здесь есть что-то странное, и надо бы это проверить. — Он закончил прикреплять запасной ночной подгузник, поправил детское платьице и затянул шнурок.

— У сестры Урсулы?

— Ух-ху. — Маршалл выглядел не слишком счастливым. — В последний раз, когда я был замешан в дело с католической верой, там происходили самые жуткие вещи за всю историю убийств, о каких я только слышал. С тех пор жизнь стала мирной. Только приятные, обычные, рутинные, спокойные убийства. А теперь всплывают эти чётки…

Леона встала.

— Несколько минут отдыха — это здорово. Спасибо, Теренс. А теперь мне нужно заканчивать с ужином. Дунканы придут с минуты на минуту.

Лейтенант Маршалл одной рукой держал дочь, а другой обнимал жену.

— Я люблю тебя, — сказал он.

— Кого из нас?

— Обеих. И Терри тоже. — Он кивнул в сторону соседней комнаты. — Спит?

— Может и нет. — Леона наклонилась к ребёнку и сделала гримаску, которую тот оценил. Затем она крепко и тепло прижалась губами к губам мужа. — Мне повезло, — проговорила она.

Пока Леона деловито суетилась на кухне, Теренс Маршалл собирал на поднос виски, содовую и стаканы. Он взглянул на часы и на дверь, а затем на минутку устроился с последним томом переводов Дадли Фиттса[1] из “Греческой антологии”[2]. Время от времени он сверялся с потёртым изданием оригинала и с удовольствием кивал, возвращаясь к переводу.

Прогуливавшемуся по прохладным оксфордским улочкам за счёт стипендии Родса Маршаллу приятно было размышлять о дальнейшей научной жизни — созерцании целомудренной и упорядоченной красоты, суровой строгости и бесконечной гибкости учёного ума. Затем было случайное знакомство с юным Саути и, через помощника комиссара Саути, с методичными чудесами Скотленд-Ярда.

Тогда он понял, что именно полицейская работа, столь проклинаемая и презираемая обывателем, являет единственную безупречную карьеру для личности, сочетающей добрую волю, хорошо тренированный ум и тело, уже два года подряд приносившее ему всеамериканские почести. И он преуспел в этой карьеру, хотя и лишь благодаря тому, что старался, насколько возможно, держать в секрете свои ум и добрую волю. Если бы кто-нибудь из ребят видел его сейчас, с глазами, бегущими вдоль греческого минускула, и губами, изгибающимися в тихом удовлетворении, то хаоса не предотвратило бы ничто, кроме страха перед его спортивным мастерством.

Раздался звонок в дверь, и он отложил “Греческую антологию”.

— Буду через минуту, — крикнула из кухни Леона.

Лейтенант Маршалл открыл дверь Дунканам. Он познакомился с ними на деле Харригана (том самом деле “Девятью девять”, когда и происходили “самые жуткие вещи”, а сам он познакомился с удивительной монахиней, чьё имя дал своей дочери), и их нерешительный и запутанный роман составил единственную ноту счастья в тех крутившихся вокруг убийства событиях.

Шесть месяцев брака изменили их. Конча (Мария де ла Консепсьон, согласно полному имени, данному ей матерью-испанкой) была уже не запуганным, бредущим наощупь ребёнком, а молодой женщиной, впервые начинавшей ощущать уверенность в своём месте в жизни. А Мэтт Дункан утрачивал свою горькую обидчивость и постепенно становился готовым признать, что люди действительно могут испытывать к нему приязнь и даже желать добра.

— Прости, мы опоздали, — сказал Мэтт. — Веришь или нет, мы ждали трамвай.

Конча кивнула.

— А у нас, согласно новейшей статистике, самый холодный район Лос-Анджелеса, чтобы этим заниматься. Я замёрзла.

— Пока тебе не исполнился двадцать один, — сказал лейтенант Маршалл, — я жестоко нарушаю закон Калифорнии, давая тебе выпить; но сейчас это необходимо в медицинских целях. Не думаю, что заявлю на себя сам.

Конча отдала хозяину дома пальто и приняла бокал.

— Если бы только у нас была машина… — пробормотала она.

Мэтт Дункан быстро осушил свой бокал и вновь его наполнил.

— Если Стюарту понравится роман, над которым я работаю, посмотрим, что можно будет предпринять. Но если мы вступим в войну, Бог знает, будут ли продавать машины. Да и романы.

— Если? — тихо проговорил Маршалл.

— Только я не понимаю, — настаивала Конча, — зачем ждать всего этого старья. Если бы ты только…

Мэтт поставил бокал.

— Слушай. Давай не будем опять начинать.

— Я только сказала…

— Проехали.

Маршалл ухмыльнулся.

— Дети!.. — укоризненно проговорил он.

Мэтт Дункан повернулся к нему.

— Теренс, мне нравится трогательная история твоего брака. Арестовать девушку в ходе полицейского рейда на бурлеск-шоу и сделать ей предложение, пока она отбывает срок. Ты достаточно умён, чтобы жениться на женщине без гроша за душой.

— Не знаю. Уверен, ни Терри, ни Урсула не возражали бы иметь мать — богатую наследницу.

— И это не моё, — спорила Конча. — Теперь это наше, и почему бы тебе не купить на это машину, если ты хочешь…

— Мэри! — голос Мэтта звучал тихо и мрачно.

Конча вздрогнула.

— Вам придётся защитить меня, лейтенант. Он никогда не называет меня настоящим именем, если только не гневается.

— А у меня есть право гневаться. Здесь я…

Теренс Маршалл испытал облегчение, когда вошла его жена.

— Не буду спрашивать вас, хотите ли вы видеть, как дети спят, — приветствовала она гостей, — потому что вы всегда были такими ягнёночками, что я чувствую, как