Преломление. Витражи нашей памяти - Сергей Петрович Воробьев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Первым признаком этой бездны — урагана по имени «Лилит» — был ниоткуда вдруг возникший ветер. Имя Лилит у шумеров означало «дух ветра», «женщина-демон», рождающая чудовищ. У древних евреев первая созданная и отпавшая от Бога женская сущность получила имя Лейла — демон ночи. Эта наделённая внешней красотой соблазнительница чёрными развевающимися по ветру волосами и бездонно-огненным взглядом притягивала мужчин, вызывая у них восторг и неуёмное желание обладания. Как повествуют древние мифы, Лилит, «высасывая жизненные силы мужчины, несла болезни, разрушение и смерть».
«Мне во что бы то ни стало хотелось ощущать её во всём размахе и откровенности», — признаётся герой рассказа. И, несмотря на окутавшую мир тьму марокканскую, он, подчиняясь своему неуёмному желанию, продолжает двигаться навстречу Лилит. Гаснут прибрежные фонари, тьма стремительно окутывает весь мир: пальмы своими разлапистыми ветвями, словно развевающимися волосами Лилит, хлещут темнеющий небосвод, океан, закрученный дерзким ураганом, безумствует. И, подчиняясь демонической силе музыки труб дьявольского органа, герой «медленно, как сомнамбула, двинулся на её зов навстречу стихии.
— Ты здесь, Лилит?! Ли-ли-и-и-и-и-ит!!!»
«Дьявольская музыка неистовства непроглядной ночи возвещала приход Небытия… Откуда же взялась эта чёртова закваска охватившей мир тьмы… Не из демонического ли женского первоначала по имени Лилит, едва не погубившего меня?»
Соблазняя демонов, ангелов и мужчин, Лилит оставляет после себя многочисленное потомство, которое во все времена по-разному проявляет властную тёмную силу этого женского первоначала.
Такова маленькая девочка из наброска с натуры «Моле сумит». Она пока неосознанно проявляет эту силу, оттаскивая малыша-братца от причала Графской пристани, где он, засунув нос в широкую щель между досками настила, повторяет одну и ту же фразу: «Моле сумит, моле сумит!» Сестрёнка звонко приказывает: «Костик, уйди! Костик, уйди!» И насильно тащит вырывающегося и плачущего мальчугана подальше от моря.
— Всё, — говорит наблюдающий эту сцену спутник автора по крымским скитаниям, — точно не быть ему адмиралом.
«Костик уйдёт. Станет он каким-нибудь сантехником или штукатуром, в итоге окончательно заштукатурив свою мечту».
Хочется отметить особый дар писателя, позволяющий ему двумя-тремя штрихами отобразить в миниатюре то, о чём пишутся романы, эссе и диссертации — влиянии женского начала на формирование личности и судьбы мужчины.
На формирование личности и судьбы человека оказывает и время, и место его рождения. Разрешение на временное проживание в ту или иную эпоху он получает от Бога. Однако свобода, данная ему Создателем, может быть ограничена властителем той эпохи и законами того пространства, в котором человек существует и которое определяет его бытие.
Сергей Воробьёв, как и многие действующие лица этой книги, родился и провёл детство и юность в эпоху Сталина. Переступив экватор — 2000 год, в начале третьего тысячелетия писатель в главе «На экваторе двух эпох» возвращается к своим истокам. В рассказах «По наказу товарища Сталина» и «Как Берия мне на пятку наехал» читатель не встретится с привычными образами Сталина и его окружения.
Свобода творчества есть способность разума, интуиции, подобно искривляющим лучам света — иронией, юмором, фантазией преломлять доселе известные персонажи в нечто непредставимое. Находясь на грани вымысла и реальности, действующие лица его рассказов ведут себя самым неожиданным образом.
Сталин долго беседует со сварщиком Дормидонтычем, сумевшим приварить рубиновую звезду к Спасской башне Кремля. Пригласив его к себе в кабинет, вождь делится с ним самым сокровенным: «Долго жить — хорошо или плохо?», «Революция дело тонкое и опасное», «Ленин хотя и квартерон, но он наше знамя…» И так далее.
Дормидонтыч, от лица которого ведётся рассказ, по простоте душевной своими репликами сглаживает патетику, присущую подобным беседам с вождём. «Камень на камень, кирпич на кирпич, умер наш Ленин Владимир Ильич», — вторит Дормидонтыч Сталину на замечание о Ленине, как «краеугольном камне системы».
Надо сказать, что диалоги между самыми различными героями повествований даются Сергею Воробьёву легко, ненавязчиво, естественно, словно он сам присутствовал при этом. Писатель посредством диалогов выражает своё мироощущение и отношение к происходящему.
Христианская антропология, говоря о двойственности падшего мира, сущность человека также считает двойственною, различая внешнюю и внутреннюю. Человек внешний — существо телеснодушевное, бессознателен, не свободен, подвержен влиянию отжившего прошлого, хаоса, распада. К внешнему относится всё, что служит телесности, в том числе и такие проявления, как рассудочность и эгоизм. Он подвержен влияниям моды, любых людей, увлечённых той или иной ложной идеей. Внешний человек причастен лишь к очевидностям окружающей среды.
Очередной витраж — глава «Вкус жизни» — изображает именно таких внешних людей. По словам писателя, их можно найти в любой точке мира: в Кахетии или на Сицилии, в районе Неаполя или на острове Санта-Фе и даже на южном мысе Патагонии.
Чтобы вместе с таким внешним человеком ощутить вкус жизни, читателю, по словам автора, необходимо «остановиться, забыться, отстраниться». И — обязательно улыбнуться. Улыбнуться той неповторимой улыбкой — то лукавой, то ироничной, то горькой, которой умеет неподражаемо улыбаться Сергей Воробьёв. И тогда со всей возможной обнажённостью для вас откроется жизнь внешнего человека. Со всеми её соблазнительными коктейлями, сдобными куличами, звуками арф и скрипок. Главное — бездумно погрузиться… Погрузиться в ванну с лавандой… неважно, что в это время кого-то бомбят, разбиваются самолёты, ураганами разрушаются жилища. Всё это человека внешнего не касается. «Главное — получить идентификационный код!.. Персональный».
Цель внешнего человека носит срединный набор качеств. Не поднимаясь до осмысления связи с сакральным миром, он осознаёт свою причастность лишь к очевидностям окружающей среды. Ему ни к чему взращивать в себе образ Божий.
Альфонс Муха, чешский живописец, чья главная работа жизни «Славянская эпопея», в витражах собора Св. Вита соединяет высокое и низкое, возвышенное и повседневное.
В русском человеке с его всеохватностью, как ни в каком ином, соединились противоречивые свойства души: устремлённость к Богу и умение выжить, доверчивость и способность схитрить. Это единство двойственности отражено как нельзя лучше в фольклоре: сказках, былинах, байках. Именно там и раскрываются все эти черты характера русского человека, оказавшегося в непростой жизненной ситуации.
Глава «Загадки русской души» написана в жанре баек — занимательных, коротких, с элементами народного юмора. Автор, по законам жанра, придаёт байке достоверность, реальность происходящего и самое главное, что удаётся далеко не всем, — глубокий смысл. Объединив реальное и вымышленное, владея знанием деталей и точностью при описании быта, выразительностью и яркостью образов, с тончайшим ненавязчивым юмором переданных диалогов раскрывает характер русского человека во всех
