Счастье жить вечно - Аркадий Эвентов

— Я не перепутаю подъезды? — растерялся Василек, щупленький, совсем еще мальчик. Он готов был, не мешкая, помчаться в темноту под градом осколков.

— Не беспокойся, этого не случится. Возле нужного подъезда тебя будет ждать Коля. — Мальцев повернулся к другому юноше:

— Ты меня, Коля, приведешь туда, — Валентин махнул рукой в сторону, откуда взвилась ракета. — Запомнишь квартиру и спустишься вниз, к подъезду. Станешь здесь «маяком».

— А как же ты? — недоумевал Коля. — Я вернусь к подъезду без тебя? Значит ты там…

— Верно: я останусь там. Дождусь вас. Сделаю все, чтобы они не ускользнули.

— Валя, не слишком ли рискованно? Они могут тебя убить! Может быть, вместе постережем у дверей, не дадим им уйти?

— На войне без риска нельзя. Так — за дверью — мы их вряд ли задержим. Будем действовать наверняка. Быстро и решительно.

…На стук ответили не сразу. Но Валентин чувствовал, что там, за дверью, стоит человек. Притаившись, разглядывает его в щелочку или замочную скважину. Что он может увидеть в такой кромешной тьме?

Наконец, дверь приотворилась и над цепочкой, державшей ее изнутри, прямо в глаза Валентину ударил луч карманного фонарика. Полоска яркого света на короткий миг ослепила его, она быстро обшарила всю фигуру юноши, проникла за спину, прочертила вдоль и поперек пустоту лестничной площадки и только после этого исчезла.

— Тебе кого, паренек? — услышал Мальцев старческий голос. — Чего шатаешься по этажам во время тревоги? Почему не в бомбоубежище?

— А вы, папаша, почему не в бомбоубежище? — полушутливо ответил Валентин. — Не боитесь? И я не боюсь. Нисколечко! Мне бы только не одному быть, а на людях.

— Что-то я тебя не припоминаю, парень. Откуда взялся в нашем доме?

— Да я пришел проведать тетку и двоюродную сестру. И неудачно. Не успел поздороваться, сразу — сирена. Они, как оглашенные, бросились в подвал. Про меня и вовсе забыли. До гостя разве, когда тревога? Где там! Ну, я в подземелье — не ходок, нет, нет! Там куда страшнее, чем здесь, на верхотуре. Вышел на лестницу, слышу — у вас тут кто-то есть, вот, думаю, подвезло. И решился постучать, пересидеть с людьми тревогу. Пустите? Не прогоните?

— Зачем прогонять? Заходи, раз ты такой смелый. Да еще, если каждый шорох слышишь. — Старик ехидно хихикнул. Заскрежетала снимаемая с двери цепочка. — У меня действительно гости, ты угадал. Ученики мои. Спасибо им, не забыли больного учителя, не оставили старика в одиночестве.

За Валентином захлопнулась дверь.

По-прежнему невидимый в темноте, хозяин квартиры шаркал впереди ногами, по всей вероятности, обутыми в валенки. Голос его смягчился, стали преобладать доброжелательные тона:

— Не побоялись остаться со мной на такой вышине, прямо тебе под брюхами самолетов. Молодцы, ребята! Да и ты, видать, парень-гвоздь. Проходи, проходи. Смело ступай за мной, в коридоре пусто, не ушибешься. Что тут стояло, все, как есть, пошло на топку, ничего не осталось. Мореный дуб, что тебе антрацит…

Его заглушили сильные взрывы. Дом дрогнул, закачался. Валентина неожиданно бросило в сторону, прижало к стене. Где-то рядом со звоном посыпались стекла.

Внезапно снова наступила тишина. И голос старика послышался над самым ухом:

— Склады с бензином бомбят. Понимаешь? Прямое попадание! Неужели точно в баки? Ах, черт подери!

Было не понять: спрашивает он или утверждает, и для чего поминает черта — сокрушаясь или радуясь?

Старик ввел Валентина в большую комнату, обставленную массивной мебелью, устланную коврами. Здесь было светло от свечи, горевшей в углу на комоде. После непроницаемой темноты, царившей на лестничной площадке и в прихожей незнакомой квартиры, обыкновенная свеча показалась такой яркой, излучающей столько света, что Валентину на мгновение почудилось, будто комната озарена электричеством. Ясным ласковым светом, от которого он уже совсем отвык.

У красивого камина струила тепло чугунная печурка. Пахло сырыми дровами, нафталином, печным и табачным дымом. На диване и в креслах сидели тепло одетые молодые люди. Их было четверо.

Валентин сразу приметил напряженность и рисовку в подчеркнуто небрежных позах. Он встретил колючие, трусливые и недоверчивые взгляды, перехватил молниеносный настороженный разговор этих глаз.

— Здравствуйте, — непринужденно сказал Валентин, расстегивая стеганку.

Он снял шапку-ушанку, старательно пригладил пышные темные волосы. Так же спокойно сел на предложенный ему стул, огляделся, радушно воскликнул:

— О, да у вас целое общество! Можно будет за беседой позабыть о бомбах и смертях, не так ли? Очень рад познакомиться.

Валентин встал и еще раз поклонился. Молодые люди ответили молчаливым небрежным кивком головы.

— Мы тут говорили о музыке, о книгах, — заторопился хозяин.

Теперь видно было, что он совсем не стар: густая борода и усы не имели седины и не соответствовали молодому, без морщин, энергичному, но очень неприятному, отталкивающему лицу.

— Хорошая штука — беседа культурных, образованных людей. Но… — Он вдруг бросил в сторону своих учеников быстрый и выразительный взгляд. — Но я, знаете ли, не могу задерживать моих друзей. Нельзя же до бесконечности пользоваться их вниманием. Как раз перед самым вашим приходом я рекомендовал им сойти в бомбоубежище. Хватит для меня рисковать!

Тут и вы, кстати, пришли. Значит я останусь не один. И они могут не тревожиться. Нам с вами, надеюсь, не будет скучно? А им пора, пора!

Ученики, как по команде, разом вскочили, стали торопливо нахлобучивать шапки, повязывать башлыки, одевать рукавицы. Ни один из них и словом не обмолвился, чтобы остаться.

«Старик» выпроваживал своих учеников. Его ласковый говорок явно имел два значения — одно для неожиданного пришельца и другое — для этих четырех парней с воровски бегающими злыми глазами. И говорок хозяина, и подозрительная поспешность его гостей, все, что они здесь делали до прихода Валентина и делают сейчас, руководствуясь скрытой командой субъекта, который специально отрастил бороду и имитирует старческую речь, — все это убеждало Валентина, что он пришел по точному адресу, поспел вовремя. Теперь смотри, не оступись!

Но внешне он по-прежнему был весел и беззаботен. Лицо его выражало только огорчение, что «общество» расстраивается и большой душевной беседы не получилось. Трудно было заподозрить в этом с виду наивном простаке какие-нибудь другие мысли, другие намерения.

— Как жаль, что вы уходите, — сокрушался он. — Ну еще бы парочку минут побыли вместе с нами. Куда спешите? Тревоге скоро конец. Бояться нечего, ничего не случится.

— Нельзя, нельзя! Пусть уходят, — снова заторопился «старик», не давая своим подопечным открыть рта.

— Тогда вместе хотя бы посмотрим на белый свет, — нашелся Валентин. — Из ваших окон, вероятно, вид на город такой, что дух захватывает. Разве увидишь подобное из бомбоубежища! Правда ведь? Погасите, пожалуйста, свет, приподнимем штору и посмотрим. Очень интересно!

— Что ж, наш юный гость, пожалуй, прав, — раздался голос хозяина. — Повремените уходить. Федор! Погаси свечу. Илья! Займись шторой. В крайнем окне. Александр! Не стой, помоги ему. Осторожно, без лишнего шума. — Он говорил мягко, но властно. Молодые люди были на редкость исполнительными, знали здесь каждый уголок, действовали привычно и организованно. Комната погрузилась в темноту.

Но прежде, чем поднялась штора, какой-то тяжелый предмет свалился со стуком с подоконника.

— Что там? — изменившимся голосом закричал «учитель». — Что вы наделали! Болваны!

Все четверо «учеников», толкая друг друга, переругиваясь, ринулись к окну, бросились на пол, шарили там, тяжело дыша. Они не заметили, что Валентин ловко опередил их и уже успел поднять, подержать в руках, узнать упавший предмет и, как ни в чем не бывало, положить его в сторонку на пол. Пусть найдут! Пусть подумают, что он ничего не заметил. Ошибки быть не могло: с подоконника упала ракетница. Та самая, которая стреляла этой ночью на глазах у Валентина и его товарищей. Та, что служила фашистским бомбовозам. И окно, у которого он сейчас стоял, было именно «тем» окном.

В широкий светлый прямоугольник перед ним открылось небо. Обычное жуткое небо бессонных тревожных ночей Ленинграда. Небо, исполосованное мерцающими струями прожекторных лучей, пробуравленное снарядами, что вспыхивали в бездонной высоте, разрывались там, образуя причудливые букеты, которые таяли и вновь возникали, то вдали друг от друга, то рядом. Небо, вспоротое пунктирными полосами трассирующих пуль.

Небосклон был окрашен зловещим багрянцем пожара, полыхавшего далеко внизу, на земле, на порозовевшем снегу. Зарево оттуда поднималось все выше. Вместе с клубами черного дыма оно растекалось на все четыре стороны, как кровавое пятно на тонком бинте, покрывшем свежую рану.