Счастье жить вечно - Аркадий Эвентов

Первый день на земле, захваченной врагом…

Чтобы запутать след и в случае погони сбить фашистов с толку, разведчики не сразу и не прямиком направились к месту своей будущей базы. Когда Нина и Борис вернулись, установив название села, вся группа двинулась не к железной и шоссейной дорогам Псков-Ленинград, которые должны были стать объектом наблюдений, а в прямо противоположную сторону, вглубь леса.

Так шли километров шесть.

Переход был очень трудным. Ляпушев идти не мог, его приходилось нести. Шли сквозь густой колючий ельник, который временами превращался в почти непролазные заросли, в чащобу так тесно переплетенных ветвей и бурелома, что среди них ничего не было видно даже на расстоянии нескольких шагов. Дневной свет, погашенный лесом до сумерек, утративший свои яркие краски и свою прозрачность, здесь совсем померк. Казалось, наступает ночь или же грозовая черная туча нависла над верхушками деревьев. Невольно закрадывалась мысль о враге, который легко может воспользоваться такой благоприятной для него местностью. Что ему стоит укрыться совсем рядом, подкрасться вплотную и напасть внезапно и коварно неведомо с какой стороны? Но Ляпушев не сторонился этих зарослей, на каждом шагу таящих опасность нападения из-за угла. Он не выбирал дорог полегче и пояснее. Наоборот, командир стремился только туда, где лес был гуще, запущеннее и темнее, где каждый шаг требовал усилий. Именно такая дорога — напролом, через нехоженые места привлекала его больше всего. Да иначе не могло и быть, — думал Валентин, — сбить врага со следа можно только так! А боязнь глухого леса — дело неподходящее для партизан.

Шли и, не пытаясь найти просеки, тропки, передвигались порой по пояс в глубоком снегу. С больным командиром на руках… Ноги подкашивались от усталости.

Едва переводили дыхание на коротких, торопливых привалах, и снова — в путь, в путь!

Навстречу еще большим испытаниям.

Навстречу боевым удачам, невозместимым утратам и бессмертной славе.

Разведчики совсем выбивались из сил. Уже в этот первый день пришлось им испытать голод. Продовольствие, которое оказалось при них, нужно было жестко экономить, растягивать его на возможно более продолжительный срок. Когда и как пополнят они свои весьма скудные запасы, трудно было и предположить.

На другой день стало еще голоднее. На третий — питались одними лишь сухарями, черными и твердыми, как камень. Ели крохотными порциями, только раздражая голод. На четвертый — в пищу пошла кора деревьев. И тогда Валентин передал в Ленинград два слова: «Продукты все». Днем раньше он сообщил, что командир все еще не ходит. Но гораздо хуже другое: садятся батареи радиостанции, срочно нужны запасные, взамен тех, что пропали вместе с продовольствием, неудачно выброшенным на парашюте.

Сразу же в глухом партизанском лесу обрушились на разведчиков непредвиденные заботы и тревоги: несчастный случай с командиром, пропажа продовольствия и запасных батарей. Особенно тревожило быстро тающее питание радиостанции. Это было куда страшнее голода: если батареи окончательно иссякнут, а новые получить не удастся, разведчики будут полностью отрезаны от Большой Земли. В кольце врагов они как бы лишатся зрения, станут глухими и немыми. Их больше не услышат по ту сторону фронта, не помогут им оттуда советом, не откликнутся на зов о помощи.

Наступило жестокое испытание воли и мужества партизан. Еще более, чем закаменевшие сухари, нужно было беречь энергию радиостанции. Прежде чем включить рацию, взвешивали каждое слово, посылаемое в Ленинград, — а нельзя ли как-нибудь обойтись без него?

Первой радостью было выздоровление Ляпушева.

Командир, наконец, твердо стал на ноги, отбросил прочь ненавистные самодельные костыли и, улыбаясь, зашагал по тропинке — туда и обратно, туда и обратно. Нина, Валентин и Борис не спускали с него настороженных глаз. Но они не заметили, какого труда и напряжения потребовали от Михаила Ивановича эти его нарочито твердые шаги и широкая улыбка, скрывшая на лице отражение боли. Они не знали, что по ночам, когда крепкий сон царил в землянке, Ляпушев выползал из нее и вот так, отбрасывая костыли, боролся с недугом, «лечил» ноги. Он падал и вставал, падал и вставал, цепляясь за стволы деревьев, оставляя на ладонях кровавые полосы, и, вконец обессиленный, ползком возвращался в землянку.

Они и не подозревали, что передумал он в эти долгие темные ночи.

Забывшись в тяжелом сне, Михаил Иванович вдруг просыпался, едва сдерживая крик ужаса. Там, где должны были находиться ноги, его сильные, выносливые и быстрые ноги, он ощущал пустоту, страшную безжизненную пустоту. В памяти возникал — он уже не помнит, когда и где показанный — кинофильм: после операции солдат приходит в сознание. Отшатнувшись, он смотрит на свое одеяло, странно опущенное там, где его обычно приподнимали пальцы ног, а ближе — колени. Раненый инстинктивно тянется туда рукой с судорожно сведенными пальцами; вот рука застывает в воздухе, а потом падает: солдат вновь потерял сознание.

Ляпушев просыпался, не чувствуя ног, будто их и вовсе не было. И боялся коснуться рукой шинели над ними: вдруг там пустота… Неужели и ему уготована участь того солдата? Что, если необходимо срочное, пока еще не поздно, вмешательство врача? Откуда может появиться здесь медицинская помощь? А без нее не ждет ли его только одно, только самое страшное — ампутация ног, и не ножом хирурга, а чем придется.

Отирая ладонью холодный пот с воспаленного лба, Ляпушев напряженно, до резкой боли в глазах, пытался пробуравить взглядом темноту. Будто ответы на томившие его вопросы, разгадку будущего скрывала густая, непроницаемая темнота лесной землянки, на полу которой он бессонно лежал пластом.

«Землянка»… Нет, это слово было слишком громким названием для крова, который они на первых порах получили. Землянка пока оставалась предметом мечтаний. Они попытались было врыться в землю. Но из такой затеи ничего не вышло. Саперными лопатками, которые в брезентовых чехлах были приторочены к их поясам перед посадкой в самолет, разведчики лишь раскопали снег, пробились сквозь его глубокий и прочный слой до земли. И все. Дальше путь был закрыт. Земля оказалась подобной граниту. Она отступила бы, будь у них тяжелый лом. А где его взять? Лопатки наносили промерзшей на большую глубину земле царапины, не более. Можно было отогреть, размягчить землю кострами, снова и снова прибегая к помощи огня. Это для них не подходило: требовалось много времени. Слишком долго пришлось бы им отказывать себе в желанном благе — теплом уголке. Каком угодно, даже самом тесном и неудобном, только бы он имел стены и крышу.

Землянку заменило куда менее трудоемкое и более простое сооружение. Разведчики получили представление о нем из рассказов фронтовиков и партизан, пользовавшихся им для ночлега в пустынном, заснеженном, продуваемом ледяными ветрами лесу.

Ляпушев приказал рубить лапчатые пушистые ветви елей.

— Вот наш первый строительный материал, — сказал командир, когда гора ветвей выросла перед ним. Он все еще был болен и давал указания лежа. — Хорош! Лучше и не сыскать. Построим терем-теремок.

В самом деле, ветви очень ладно укладывались друг на друга — быстро росло подобие юрты. Вот шалаш уже готов. Но это — ажурное укрытие. Где-нибудь на рыбалке, да и то в погожую летнюю ночь в нем устроиться приятно. А попробуй согреться в такой хижине здесь, на лютом морозе!

— Что же, неплохо получается, — прервал невеселые мысли Валентина Ляпушев. — И совсем неплохо. Чего нос повесил, Саша? Зачем взгрустнула, Станкевич? Опалубка готова. Теперь для нее требуется — что? Известно — штукатурка. И этого материала у нас с вами предостаточно. Не зевай, строители, вот она под руками. — Он сгреб вокруг себя снег и бросил ком его на ветви шалаша. — Бери, сколько тебе хочется.

Толстым и плотным слоем снега партизаны со всех сторон облепили свое строение. Оставили только «дверь» и вверху — отверстие для дыма.

Снежные стены, конечно, не излучали тепла, — наоборот, от них шел холод. Все же это были стены, и когда в шалаше запламенел костер, они не давали теплу улетучиваться слишком быстро.

Теперь можно было прилечь, подставив костру сначала спину, потом грудь, потом — бока.

Спали так поочередно.

Валентин уснул мгновенно. Взяли свое никогда еще не испытанная усталость, бессонная, трудная и полная опасностей ночь, а главное — жажда тепла.

…И сразу он очутился на Черном море, у крымского, богатого солнцем, побережья.

Отец сидит на веслах, голый до пояса, бронзовый от загара. На нем — широкополая круглая соломенная шляпа; резкая тень ее полей почти скрывает лицо. Веселое, жизнерадостное, любимое лицо. Валентин разбросал руки, вытянувшись на дне шлюпки. Она для него коротка: грудь приподнята, лежит на носовой перекладине, голова свесилась над бортом. Он следит за своим зыбким отражением в светло-синей воде, которую пронизывали золотые и серебряные, затейливо искрящиеся зигзаги. От воды исходит приятная, бодрящая прохлада. Обнаженная спина юноши подставлена солнечным лучам.