Сильвио - Дмитрий Мережковский

      Мой царь, мой друг, доверься мне:

      Его, как нежное растенье,

      Я воспитаю в тишине.

Не будет горестна его простая доля.

Коль лучше всех корон сердечный мир и воля

      В тиши неведомых лесов.

      Вдали от шумных городов.

      От лицемерья и порока

Его, как чистую лилею, возрощу.

Ему, чтоб превозмочь несправедливость рока.

Всю нежность, всю любовь и силы посвящу.

Я стар и одинок; из душного чертога.

Из града пыльного давно меня влечет

      Туда, туда, под звездный небосвод,

В пустыни вечные, где слышен голос Бога.

      И я мечтал уже давно:

      Ужель спасти нам не дано

От нашей лжи людской, от гибели позорной.

      В оковах пошлости тлетворной

   Одно хоть сердце юное, одно.

И снова дать ему блаженное незнанье;

   Пред вольной птицей клетку отворить:

Лети, лети в лазурь, свободное созданье!

Святым его святой природе возвратить.

О, если гложут нас бессонные печали

На ложах пурпурных и в мраморных дворцах.

О, если мы одну, одну лишь скорбь познали

В заветах мудрости, в богатстве и пирах.

Быть может, нет и там от жгучих дум спасенья.

      Здоровья, счастья и забвенья

   Там, в простоте, в затишии лугов.

   Где на заре последняя былинка

      И одинокая росинка

Так жадно солнце пьют, так счастливы без слов.

Мой царь, на склоне лет Клотальдо не обманет.

Он не погубит сына твоего.

Он друга старого любить не перестанет…

Доверь младенца мне, молю — отдай его.

      Спаси народ, спаси себя!..

Базилио.

                           Ты прав.

        Мне долг велит — иного нет исхода —

              Все чувства нежные поправ,

        Пожертвовать младенцем для народа.

Но все ж я человек… о, слишком тяжело

              Гнетет корона золотая

        И клонится к земле, изнемогая

Под бременем венца усталое чело.

Идем же, старый друг…

С какою сладкой мукой

Подкрадусь я, как вор, к ребенку моему…

Не бойся, я будить его не стану, и к нему

Тихонько подойду — ни жалобы, ни звука,

Я только посмотрю и только, пред разлукой,

К шелковым пеленам уста мои прижму…

Родимый мой, прости, прости навек мой милый…

Клотальдо, тяжко мне… о Боже, дай мне силы!..

Базилио и Клотальдо уходят.

Шут (один на полутемной сцене).

             Король младенца губит сам.

             Он мнит себя судьбой гонимым.

             И глупым бредням и мечтам

             Он сыном жертвует любимым.

             Себе мы горе создаем.

             И сны, и призраки пустые

             Мы древней мудростью зовем

             Предубежденья вековые.

             В колодце, в черной глубине.

             Мы видим, влагой отраженный,

             Свой образ собственный на дне:

             Так ум наш робкий и смущенный,

             Склонясь над мертвой пустотой,

             Во мраке вечности немой

             Свое лишь видит отраженье

             И суеверно чтит его.

             Как высший ум и божество.

             Как волю звезд и провиденье.

             Дохни лишь разумом на них —

             И сон исчез неуловимый.

             И нет уж призраков ночных

             И воли звезд непобедимой.

             Но люди-трусы не поймут

             Могучей силы отрицанья:

             Я одинок, философ-шут.

             Но втайне полон состраданья.

             В насмешках теплится любовь;

             Мне жалко их; предвижу вновь

             Борьбу, ненужные мученья.

             Бесцельно льющуюся кровь.

             За тень мечты, за сновиденья.

             Но жалость робкая моя

             Бессильна… Если б молвил я:

              «Стыдитесь верить предрассудку!»

             Они бы распяли меня,

             Иль мудрость приняли за шутку.

Занавес.

ПЕРВОЕ ДЕЙСТВИЕ

Скалы, покрытые лесом; у входа пещеры Клотальдо. После пролога прошло 18 лет.

Клотальдо.

             Уж вечереет; солнца луч

             Не так отвесен, бел и жгуч;

             И золотистый, мягкий свет

             Какой-то благостью согрет.

             Как пар, волнуясь над землей.

             Еще тяжелый дышит зной.

             На голой, розовой коре

             Огромных сосен на горе.

             На серых, мертвых лишаях.

             На тихих, выжженных камнях.

             А там — меж ясеней немых,

             Дубов и вязей вековых —

             Уж ночь зеленая: там — тень

             И усыпительная лень;

             Там на гнилой коре стволов

             Наросты влажные.

             Там слышен вздох уснувших фей —

             То между спутанных ветвей

             Журчит невидимый ручей

             И нежный мох кропит росой…

             Но луч прорвался золотой

             В ту ночь, — и блеском залита

             Стрекоз влюбленная чета:

             Они в лобзании на миг

             Слились, и к стану стан приник.

             Над изумрудным тростником

             Пылая синим огоньком.

             О, как прекрасен Божий мир.

             Как чист сияющий эфир!..

             Природа молится и ждет.

             Что ангел мира снизойдет.

             И небо говорит «прости»

             Земле, пред тем. чтоб отойти

             Ко сну… Пред тем, чтоб задремать

             Они целуются: так мать,

             От колыбели уходя,

             В последний раз свое дитя,

             Чтобы спалось ему светло,

             Целует в сонное чело.

Довольно грез; пора готовить ужин.

С охоты Сильвио придет голодный

Тому, кто с волею природы дружен.

Тому, кто без рабов живет свободный.

Котел с похлебкой так же мил и нужен,

Как вешние пленительные розы.

Как золотые девственные грезы.

С тех пор, как мы работниками стали,

Ни для каких красот земли и неба,

Ни для какой возвышенной печали —

Забыть нельзя кусок насущный хлеба.

От гордости навек мы отрешились

И, наравне с растеньями, зверями.

С несметными живыми существами,

Закону общей жизни покорились.

Η вот мы счастливы, и сам собою

Решился вдруг, так просто, без мученья.

Вопрос о жизни; если же порою

Смущают душу старые сомненья

И прежняя тоска меня тревожит —

Работать я иду, и никакие

Вопросы, думы, страсти роковые

Труду ничто противиться не может.

Вот и Сильвио: под мехом,

С луком звонким и копьем.

Он добычу мчит со смехом.

С торжествующим лицом.

То с блестящими клыками

Окровавленный кабан;

С этой ношей над скалами

Мчится юный великан.

И колючки в гриве львиной

От терновника вплелись.

И с косматою щетиной

Кудри черные слились.

Облик мужествен и грозен.

Взор величествен и строг…

Весь, как юный полубог

Он могуч — и грациозен

Но прекрасней ли одежд

Эти мускулы стальные,

Эта тень стыдливых вежд.

Члены бодрые, нагие,

Крови юношеской жар.

Кожи бронзовый загар…

Вот оно дитя природы

Посмотрите на него:

Это — жизни и свободы.

И здоровья торжество!

Вбегает Сильвио.

Клотальдо.

С добычей, Сильвио!

Сильвио (сбрасывает с плеч кабана к ногам Клотальдо).

               Блестящая победа!..

Взгляни, отец, взгляни, какая дичь!

Клотальдо.

Кусок достойный царского обеда…

То лучшая из всех твоих добыч.

Сильвио.

Ты знаешь ли, как зверя я нашел?..

Клотальдо.

Нет, прежде сядь и отдохни: котел

Поет уж на огне, и теплый, ароматный

Над ним клубится пар.

Сильвио.

            О запах благодатный!

       Я голоден, дай ложку мне скорей,

Потом начну рассказ, от счастья и волненья

       Я голода не замечал: полней

       Янтарным супом чашку мне налей.

Но слушай…

Клотальдо.

            Вот плоды и сладкие коренья.