Российский либерализм: Идеи и люди. В 2-х томах. Том 1: XVIII–XIX века - Коллектив авторов

являла собой, пожалуй, своего рода эталон этого жанра. Сравнивая революцию в России с февральской революцией 1848 года во Франции, он отмечал значительно большую сложность задач, которые предстояло решить «нашему Временному правительству» в связи с созывом Учредительного собрания. Преимуществами аналогичной ситуации во Франции, по его словам, являлись «сравнительно небольшое пространство страны, сравнительная немногочисленность, однородность и культурность ее населения, значительное число территориальных единиц, гораздо более, чем наши губернии, приспособленных к обращению в избирательные единицы, повсеместное и давнее распространение более или менее независимых органов печати, более или менее организованные партийные кадры, многолетняя привычка к политической жизни, далеко не вполне свободной, но все же не сдавленной безграничным произволом». К тому же, подчеркивал публицист, Франция «целые десятилетия до 1848 пользовалась благами мира», в отличие от России, «почти три года страдающей от войны, беспримерной по своей жестокости и изнурительности». Все это объясняло тот факт, что подготовка к выборам заняла во Франции всего два месяца. Отводя подобной работе в России «гораздо более продолжительное время», Арсеньев выступал против поспешного созыва «первого всероссийского парламента, созданного революцией и призванного упрочить лучшие ее результаты, – парламента, который должен быть свободным, чтобы положить основание свободе». По его убеждению, работа Учредительного собрания должна была совершаться «в сравнительно успокоившейся стране, не встречая ни угроз, ни искусственных задержек, ни упорного непонимания».

Публицист особо подчеркивал «отличие нашего временного правительства от своего французского прототипа» – «широко и глубоко идущую созидательную работу». В отличие от ситуации во Франции в 1848 году, Арсеньев видел в России весной 1917 года реальные предпосылки для того, чтобы привести страну в «спасительную гавань Учредительного собрания» путем соглашения и уступок между политическими силами в составе Временного правительства, которое с самого начала направляло свою работу в целом «по социалистическому руслу». По его мнению, «живым символом единения» между элементами, выдвинутыми революцией на первый план и воплотившими в себе влияние и власть, являлся А.Ф. Керенский – одновременно член Временного правительства и представитель Исполнительного комитета Государственной думы и Совета рабочих и солдатских депутатов. Оптимизм публициста подкрепляли и выступления лидеров меньшевиков И.Г. Церетели, Г.В. Плеханова, которые указывали на эффективность объединения усилий пролетариата и «буржуазных классов» в целях укрепления нового демократического строя, недопустимость борьбы за власть. Арсеньев обращал внимание и на «третью силу», не менее важную в процессе построения новой России, – кооперацию. Он солидаризировался с мнениями, прозвучавшими на кооперативном съезде (Е.Д. Кускова, А.И. Шингарев), согласно которым, «миссия кооперации в этот момент – быть цементом между различными партийными группами», и более того – «организующим началом мира».

По мнению публициста, исторические аналогии при объяснении современных реалий «как бы открывают просвет в будущее». Отдавая должное широко применявшемуся тогда приему, он вместе с тем указывал на необходимость соблюдения при этом обязательного условия – корректного изложения и истолкования фактов, служащих материалом для сравнения. В противном случае, выступал он с предупреждением, «исторические параллели, не соответствующие этому требованию, – не указатели пути, а блуждающие огни, заманивающие в болото». Поводом для этого заявления послужила опасная тенденция, обозначившаяся вскоре после событий 3–5 июля в Петрограде, когда на рассмотрение соединенных демократических организаций внесена была резолюция о необходимости «решительной борьбы со всякими проявлениями контрреволюции и анархии». Тогда «представитель одной из крайних левых партий просил собрание вспомнить, что дело французской революции было прочно, пока меч был в руке Робеспьера и разил только направо, когда же меч был направлен не только направо, но и налево, судьба революции была решена». Уличив оратора в «целом ряде ошибок», Арсеньев утверждал обратное: «Судьба революции была в сущности решена именно тогда, когда меч находился всецело в распоряжении Робеспьера, когда закон 22-го прериаля положил конец немногим уцелевшим еще гарантиям правосудия, когда безмерно разраставшийся и свирепевший террор подготовлял реакцию в среде измучившегося и разочаровавшегося народа». «Нарушение справедливости никогда не проходит бесследно; никогда победителями в конце концов не остаются те, волею которых „меч правосудия“ систематически, неуклонно и безмерно направляется только в одну сторону», – предупреждал публицист, выступая против предложения руководства Петроградским советом рабочих и солдатских депутатов фактически узаконить «новый вид неравенства», т. е. ввести защиту на предварительном следствии в качестве частной меры, другими словами, применительно лишь к лицам, проходящим «по делу о событиях 3–5 июля». Заявляя о недопустимости подобного шага, Арсеньев расценивал его как «создание привилегии, прямо идущей вразрез с духом истинно демократического режима».

С лета 1917 года тревога Арсеньева за судьбу страны стремительно нарастала. Наряду с катастрофическим ухудшением экономической ситуации он указывал на главное, по его мнению, препятствие успешной деятельности обновленного правительства: «Усложнениями грозит не разногласие между министрами-социалистами и министрами-представителями „демократической буржуазии“, а разногласие в среде социалистических партий, в среде самого Совета рабочих и солдатских депутатов». Под особым наблюдением Арсеньева-публициста находилась «группа эмигрантов, вернувшихся через Германию» в начале апреля 1917 года и вскоре обеспечивших перелом в ходе революции вследствие стремительного расширения поля действия. Он категорически отвергал предложенный большевиками («крайними левыми») в качестве средства спасения страны «захватный» путь – «массовое революционное насилие» по типу московского вооруженного восстания в декабре 1905 года. «Мыслимо ли вооруженное восстание, когда в ближайшем будущем решающее слово должно и может быть свободно сказано народом? В 1905 году московскому восстанию предшествовал арест Петербургского совета рабочих депутатов; теперь на стороне Временного правительства стоят организации рабочих, солдат и крестьян, представленные в его среде и поддерживающие его своим доверием. „Массовому революционному насилию“ должны, следовательно, подвергнуться именно те, которых революция облекла властью?» – обращался публицист с риторическим вопросом к оппонентам из радикального лагеря.

Несовместимыми с демократией Арсеньев считал и призывы крайних левых к установлению «диктатуры пролетариата»: «Не-пролетарии – такие же люди, такие же граждане, как и пролетарии, искусственно установлять неравенство между теми и другими – значит идти не вперед, а назад, создавать новые виды бесправия, новые категории неполноправных граждан». Комментируя «мрачные стороны» российской действительности от февраля к октябрю 1917 года, в том числе «события 3 и 4 июля», публицист все же сохранял надежду на то, что «самый избыток зла откроет путь к его устранению». При этом он не представлял другой альтернативы спасения страны, кроме созыва законного органа народного представительства.

В сентябре 1917 года, в связи с сообщением о начале работы Предпарламента, тревожные мысли навевала на Арсеньева «историческая параллель» с подобным учреждением в Германии в 1848 году. Он высказывал глубокие сомнения в необходимости и своевременности осуществления данной инициативы в России, продолжая утверждать, что создать власть «прочную и твердую» может «только истинное, свободно избранное народное представительство» в лице Учредительного собрания.

В середине октября Арсеньев выступил с предостережением от увлечения идеей федерации: