Живой Журнал. Публикации 2020 - Владимир Сергеевич Березин

Он шёл неторопливыми тяжёлыми шагами, от которых, подпрыгнув, повисали на проводах и ложились на асфальт фонарные столбы.

На холодном гладком лбу памятника сиял отсвет полной луны.

В груди его паровым молотом стучало горячее сердце.

Стук этот отзывался во всём существе Кирякина.

Отчего-то ни одной души не было в этот час на улицах неспящего города. Мёртвые прямоугольники окон бесстрастно смотрели на бегущего человека. Хирург метнулся на Пятницкую, но чёрная тень следовала за ним. Он свернул в какой-то переулок, с последней надеждой оглянувшись на облупившуюся пустую церковь, и очутился, наконец, у подземного перехода.

Дыхание Кирякина уже пресеклось, и он с разбега нырнул внутрь, неожиданно замочив ноги в воде. Кирякин промчался по переходу и вдруг уткнулся в неожиданное препятствие.

Это был вход в метро, через запертые стеклянные двери которого текли ручьи мёрзлой, смешанной со льдом воды.

Самым странным в этой истории было то, что родные нашего героя совершенно не удивились его исчезновению.

Памятник же на круглой площади с тех пор тоже исчез, и тот, кто хочет проверить правдивость нашего рассказа, может отправиться туда.

Если, конечно, думает, что такими вещами можно шутить.

Лучше всего это сделать лунной летней ночью, когда на площади мелеет поток машин, и угрюмые тени ложатся на окрестные дома.

И, чтобы два раза не вставать — автор ценит, когда ему указывают на ошибки и опечатки.

Извините, если кого обидел.

20 декабря 2020

Обряд дома Свантессонов (2020-12-21)

Это было время, когда я женился во второй раз.

Жена моя была хоть и небогата, но молода и хороша собой. Не питая иллюзий насчёт своего возраста, я хотел успеть насмотреться на прекрасное ― хоть и без, может быть, полного обладания оным.

Я давно оставил практику, и мои литературные заработки были достаточны для того, чтобы увидеть мир сквозь пенсне, а не через прорезь прицела.

Мы с женой отправились в кругосветное путешествие, которое продлилось целый год.

Вернувшись в Лондон знойным летом, я обнаружил, что на новой квартире меня ждёт письмо от старого друга. Стоя посреди оставленного рабочими мусора, я принялся его читать.

«Дорогой Ватсон, ― писал мой друг. ― Судя по тем заметкам о наших колониях, что вы пишете для литературного приложения к “Таймс”, ваши странствия близки к концу. И, если вы читаете мою записку, то сегодня вы снова в Лондоне, и моё письмо не затерялось среди счетов за ремонт, который, право же, не вполне удачен. Возможно, вы захотите тряхнуть стариной и помочь мне в одном деле, впрочем, ещё хотел передать…» ― далее следовали неуместные приветы моей супруге.

Признаться, хоть я и был утомлён дорогой, но сразу же позвонил на Бейкер-стрит. Я знал, что мой друг не любит пользоваться телефоном, но так было быстрее.

Мне отвечала экономка, которую, как я слышал, взял Холмс после той истории, что произошла с миссис Хадсон. Мы ничего не слышали о миссис Хадсон после известного дела о хромом жиголо, которое я тогда назвал «Дело о резиновой плётке». Миссис Хадсон, право, не стоило бы обижаться и исчезать так внезапно.

Мисс Тёрнер оказалась говорлива, однако её немецкий акцент был таков, что я не разобрал ни слова. Казалось, сейчас она порвёт мембрану своим резким голосом.

На следующий день моя жена уехала к родным с визитом, а я отправился к месту, где прошло столько неспокойных лет, и где я когда-то обрёл новый смысл жизни.

Улицы были забиты автомобилями, а мальчишки-газетчики, вопя, продавали свежий номер бульварного листка.

Они кричали о войне в Китае, и я тогда подумал, что на этот раз у нас хватит ума не вмешиваться.

Впрочем, воевали теперь везде ― в Абиссинии и Монголии, кажется. Военная гроза набухала в Югославии, немцы заявляли претензии на чешские земли.

Мир в очередной раз сходил с ума, и я подумал, что прелесть моего возраста позволяет надеяться, что всё это пройдёт уже без меня.

Мне открыла дверь девица, на которой ничего не было, кроме кокетливого кружевного фартучка и белой наколки на голове. На ногах, впрочем, были золотые туфельки. Сложением девица отличалась безукоризненным, но я привык ничему не удивляться и молча поклонился. Мисс Тёрнер проводила меня в комнаты.

Мой добрый Шерлок встретил меня, утопая в табачном дыму, как в подушках.

― Поглядите, что у меня тут!

Он держал в руках трость.

― Что скажете?

Я принял из его рук трость и всмотрелся. Надо было вспомнить все ужимки моего друга и подыграть старику. Поэтому я начал:

― Обладатель ― явно врач. Тут написано: «На память от хирургов Абби-Роудской лечебницы». Кажется, на пенсии… Ну и решил навестить нас, чтобы сообщить о злодейском преступлении.

― Вы забыли, что тут следы какого-то животного. И это, я думаю, собака.

― Знаете, мне кажется, что я видел эту трость раньше.

― Мне тоже так кажется, но годы берут своё. Не помню ничего. Память ни к чёрту.

Тут зазвенел колокольчик.

В комнату к нам не вошёл, а я бы сказал, «впал» юркий тощий старик. Когда он заговорил, то я понял, что неразборчивая речь мисс Тёрнер была сущей диктовкой священника в приходской школе по сравнению с этими звуками. Старик запинался, бормотал в нос, вскрикивал, выронил из кармана какую-то старую рукопись, и, наконец, умоляюще протянул к моему другу руки.

― Ни-че-го не понимаю, ― выдохнул я.

― Аналогично. Но ясно, что перед нами доктор Мортимер, он приехал с каких-то пустошей рассказать нам о древних легендах. Мы спасём кого-то и поедем в оперу слушать «Гугенотов», мы ведь всегда слушаем «Гугенотов», будь они неладны. Впрочем, мы опоздаем ко второму действию и будем просто пить у камина.

Раздался телефонный звонок, но Холмс не обратил на него никакого внимания.

Доктор Мортимер подобрал с пола свою рукопись и произнёс, уже обращаясь ко мне:

― Над домом Свантессонов тяготеет старинное проклятие. Древние боги выбрали первого из рода Свантессонов своим слугой, и теперь Свантессоны должны хранить специальный ключ, которым откроют дверь в египетской пирамиде.

― Мне знакомы эти истории, ― усмехнулся я. ― Это из романа с продолжением, который печатает какой-то заокеанский сумасшедший в литературном приложении к «Таймс», и редакторы часто просят сократить мои записки, чтобы ему досталось побольше места.

― Я бы не стал относиться к этому так иронически, ― обиделся Мортимер.