Темный ангел - Салли Боумен

– Что тут, черт побери, делается?

Констанца, расправившись с вазой и зеркалом, принялась за другие предметы. Она расшвыривала их налево и направо, они летели бурным водопадом: коробки, канделябры, лампы. Наткнувшись на антикварный стул, она схватила осколок стекла и стала резать шелк обивки, затем миткалевую подкладку и, наконец, вырывать пряди конского волоса.

Она разломала стул в куски и раскидала их. Клиенты, конечно, сбежали задолго до того, как она расправилась со стулом. Я понимала, что они уже никогда больше не вернутся. Эта история, а они были достаточно известными людьми, к вечеру разойдется по всему Нью-Йорку.

Констанцу доставили домой в ее квартиру и приставили к ней круглосуточную сиделку. Пригласили нового врача. Прошло два дня; миновало три. Наконец мне пришлось признаться Френку, что случилось. Я пыталась объяснить, что вся сцена носила бредовый характер. С мрачным лицом он выслушал меня до конца, а потом взял за руку.

– Надевай пальто, – сказал он. – Я тебе кое-что покажу. Поехали со мной в институт.

– Я хочу показать, что представляет собой твоя крестная мать, – сказал он, вводя меня в лабораторию. – В последний раз я пытаюсь убедить тебя. Смотри. – Он усадил меня на стул. Передо мной на столе были два микроскопа. – Взгляни на эти слайды и скажи, что ты видишь.

«В последний раз» – эти слова перепугали меня. Я видела, с какой силой эмоции владеют им; я чувствовала их, когда он прикасался ко мне. И лаборатория испугала меня своими медицинскими запахами, голубоватым свечением ламп. Плитки пола были белыми, квадратными, каждая сторона по двенадцать дюймов. У каждого предмета здесь было свое предназначение: у всех слайдов, у всех пробирок были этикетки. Вокруг нас располагались высокоточные инструменты. Да, я опасалась лабораторий, в которых не было места никакой неопределенности, если не считать беспорядочного движения клеток в окулярах микроскопа. Здесь не играли полутона и не могло быть различных истолкований фактов: что-то или так – или не так. Я могла понять, почему Френк говорил мне, что правда всегда проста.

Наконец я неохотно приникла к окуляру. Френк стоял за мной. Он сказал:

– И тут и там образцы крови, увеличенные в несколько тысяч раз. На слайде справа – кровь, взятая у здорового человека. Округлые образования, которые ты видишь – это белые кровяные тельца, а те, что напоминают маленькие палочки, – это вирусы. Ты видишь, как действуют белые тельца? Они преследуют вирусы, нападают на них и, если хочешь, обезоруживают их. Даже в здоровом теле идет такая война. Она продолжается беспрерывно. Стоит только попасть в пределы тела вирусу, микробу, как организм сразу же отряжает на защиту белые кровяные тельца. А теперь посмотри в левый микроскоп. Этот образчик крови взят у человека, который умирает от лейкемии. Защита организма, его иммунная система отступает. Больше того, она терпит поражение. Белые кровяные тельца, которые должны служить организму защитой, сами подвергаются нападению. Организм разрушается.

Он остановился. Я выпрямилась. Он мягко сказал:

– Ты понимаешь? Я показал это тебе, потому что только так я могу объяснить: лично для меня второй слайд – это олицетворение Констанцы.

– Ты говоришь чудовищные вещи.

– Знаю. Но я в этом убежден. Я далеко не так жестокосерден, как тебе кажется. Я могу и пожалеть ее, но до определенного предела. Я знаю, что, должно быть, имеются причины, в силу которых она стала такой. – Он напрягся. – Я не верю в представление о чистом зле. Думаю, никогда и не поверю. Тем не менее я воспринимаю ее как зло. Я видел это в Монтегю Штерне. В близнецах Ван Дайнемах. И вижу по нас. И тут я подвожу черту – именно сейчас. – Помолчав, он продолжил: – Если хочешь, можешь осуждать мое мнение, но я считаю большой ошибкой думать, что можно мирно сосуществовать рядом со злом.

Снова наступило молчание. Я слышала в его голосе и мольбу, и гордость, и несгибаемую убежденность идеалиста в то, чему он был глубоко предан. Я подумала: я так и предполагала, мы придем к этому. Я не отводила глаз от белых плиток пола: двенадцать дюймов в одну сторону, двенадцать – в другую.

– Могу я сказать кое-что еще? – Он наклонился ко мне. – Изучая медицину, я сталкивался с людьми, которые, умирая, страстно хотели поправиться и жить дальше. Ребятишки. Мужчины и женщины лет двадцати или тридцати, люди, которые должны были поддерживать и защищать своих близких. Отцы, которые хотели жить ради своих жен и детей. Как страстно они рвались к жизни; мне приходилось проводить с ними время, зная, что они умирают. Вот почему, как видишь, я не реагировал, когда твоя крестная попыталась перерезать себе вены. В физическом смысле она не больна. Все при ней. У нее есть твоя любовь. Все, что необходимо для нормальной жизни. Если она решит умереть, значит, таково будет ее решение. И подведет ее к такому решению врожденная злобность характера.

– Она в самом деле больна, Френк. В твоих словах далеко не вся правда. Больно ее мышление…

– Возможно, – коротко бросил он. – Порой я и сам в это верю. А порой крепко сомневаюсь. Да, ей свойственны некоторые слабости, и у нее высокий уровень притязаний. Я думаю, она сейчас в печали – в искренней печали, но, требуя, чтобы нянчились с ней, лелеяли ее, она хочет довести себя до полного краха. И пока такая политика приносит результаты, она будет ее придерживаться. Мы назначили дату нашей свадьбы – она перерезала себе вены. Она швыряет вазы и раскалывает зеркала. Тебе не кажется, что ей довольно удобно считать себя серьезно больной? Циклы ее припадков без труда можно предсказать. И вечером, когда ты описывала все эти драматические события, они показались мне довольно странными. Все произошло два дня назад? Тем не менее, когда я сегодня сидел с ней за ленчем, она показалась мне в добром здравии и прекрасном состоянии духа.

– Ты сегодня завтракал с Констанцей?

– Да. В ее апартаментах. Она пригласила меня, и я пришел. Она сказала, что ей надо безотлагательно поговорить со мной. И вот в чем оказалось дело. Она хотела вручить мне это.

Он протянул мне полоску бумаги. Я увидела – это был чек; чек на более чем внушительную сумму. Выписан он был на фонд Скриппа – Фостера. Чернила были черные, буквы черные – ровные и выразительные. Я сосчитала нули.

– Без сомнения, это взятка. – Он слегка пожал плечами. – Она намекнула мне, что пришло время понять – я должен дать тебе свободу. Она объяснила, насколько мы не подходим друг другу, что я принесу тебе несчастье, что я мешаю твоей карьере и что ты совершенно не подходишь на роль жены ученого. Она предположила, что тебя не устроит вести скромный образ жизни, что тебе никогда не приходилось экономить и что с моей стороны эгоистично обрекать тебя на нищенское существование. Она сказала, что знает, какую роль в моей жизни играет работа, и посоветовала мне, для моего же собственного блага, заниматься только ею. И этот чек предназначен для того, чтобы помочь мне в этом начинании. Он будет выплачен, когда и если она увидит результаты: видишь, дата на нем будет реальна только через месяц.