Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

и землями отнимает слишком много времени, чтобы он мог в должной мере исполнять долг опекуна над мальчиком; с другой стороны, я не могу признать в нем, как в бывшем бумажном фабриканте, необходимой проницательности и требуемого критического отношения в научном воспитании.

В-третьих, никого так не занимает благоденствие моего племянника, как лично меня. Я сам бездетен и не имею более близкого родственника, чем этот мальчик, преисполненный таланта и подающий лучшие надежды, при условии соответствующего воспитания. Мне известно, что он потерял уже целый год и даже отстал в своем классе; мне известно, что вследствие недостатка в средствах, хотят взять мальчика из пансиона, где он теперь находится, и что мать возьмет его к себе. Несчастный мальчик должен быть жертвою замыслов матери, желающей воспользоваться тою частью пенсии, которая предназначена для воспитания мальчика.

Поэтому я доложил почтенному магистрату, что намерен нести сам все расходы по содержанию в пансионе и даже по найму нескольких учителей. Так как я немного туг на ухо, то просил себе соопекуна, которого предложил в лице господина Петерса, советника князя Лобковича; таким образом, во главе воспитания и надзора за моим племянником стоял бы человек, который как по образованию, так и по нравственности пользуется всеобщим уважением; назначение его может убедить каждого, кому дорого благополучие этого мальчика, в том, что мальчик будет иметь возможность получить и, конечно, получит соответствующее его способностям воспитание и образование.

Мое намерение и стремление сводятся только к тому, чтобы мальчик получил возможно лучшее воспитание, так как его природные дарования дают право на лучшие надежды и так как желательно осуществить ожидания, завещанные его покойным отцом своему любимому брату. Растение еще гибко, но если пропустить срок, то оно перестанет гнуться в руках садовника-воспитателя и направится вкривь; воспитание, образование и правильное развитие исчезнут тогда навеки. Я не знаю более священной обязанности, как надзор за воспитанием и образованием ребенка. Обязанность высшей опеки может заключаться только в том, чтобы установить наиболее полезное и выбрать целесообразное; только тогда можно сказать, что она посвятила ревностное внимание благосостоянию своего питомца; мешать же добрым начинаниям значит – проглядеть свои обязанности.

Имея в виду только пользу мальчика, я даже согласен с тем, чтобы матери было предоставлено своего рода соопекунство, состоящее в том, что она может посещать мальчика, видеть его и узнавать обо всех мерах воспитания. Но поручить ей опеку единолично, без соучастия дельного опекуна, равносильно гибели мальчика.

Ввиду этих красноречивых доводов повторяю свою обоснованную просьбу и уверен в правильном приговоре тем более, что мною руководит только благополучие моего племянника.

Людвиг ван Бетховен.

В письмах к адвокату Иоганну Баптисту Баху, к членам магистрата Карлу Винтеру и Тушеру (которому посвящен один из романсов Бетховена), мы вновь встречаем ту настойчивость, с которой композитор добивался сохранения всех прав в деле воспитания своего «дорогого сына». Причем глубоко возмущался распоряжениями магистрата, якобы покровительствовавшего матери Карла, за что канцелярию (Bureau) городской управы он обзывает палачом (Bourreau).

Вена, 23 окт. 1819 г.

Милостивый государь!

Вы уже получили, вероятно, письмо госпожи ван Бетховен. Эта особа настолько безнравственна, что я не стану возражать на обвинения ее. Его императорское высочество, преосвященник и кардинал, относящийся ко мне, как к приятелю, а не слуге, охотно засвидетельствовал бы мои нравственные качества, а также полнейшую лживость рассказов об Ольмюце. Всем известно, что его высочество будет проводить там ежегодно не более шести недель. Но много чести для такой особы доказывать лживость ее клеветы; ведь она невменяема, она, согласно § 191, не может быть в опеке, так как находилась под судом. Главное, чтобы меня сейчас же признали единственным опекуном. Я не желаю иметь никаких соопекунов; затем, матери совершенно запрещено сношение с сыном в институте, потому что там не может быть достаточного числа сторожей против ее безнравственности; она сбивает с толку воспитателя, приставая к нему со своими доносами и враньем; она заставляет также своего сына возмутительно лгать и упрекать меня; она врет, будто я даю и давал ему то слишком много, то слишком мало; все это я могу доказать свидетелями. А чтобы не быть совсем бесчеловечным, можно позволить ей видеть своего сына у меня, в присутствии воспитателя и других безупречных людей. Областной суд дал на этот счет очень мудрые наставления г-ну Джианнатазио, когда он был еще в его институте. Между прочим, дело дошло до того, что он не хотел ни за что видеть ее у себя, а она, чтобы видеться со своим сыном должна была приходить ко мне, куда г-н Джианнатазио приводил его с тою целью. Еще в прежнем институте она сумела уговорить своего сына, чтобы он постарался выдержать экзамен во второй или в третий класс, с целью показать, что я о нем плохо заботился; таким образом он отстал в учении на целый год. Тогдашний мой заместитель, городской советник фон-Тушер, заявил письменно начальнику института, в котором находился сын, чтобы он впредь не допускал ее к сыну. – Все, что произошло потом – ужасно. Я того мнения, что вы решительно и настойчиво должны стараться, чтобы я был единственным опекуном, и чтобы эта сверхъестественная мать могла видеть своего сына только у меня; моя гуманность, мое образование и свойственная мне человечность известны всем и могут быть порукою в том, что мое поведение в отношении к ней будет не менее благородно, чем к ее сыну, впрочем, думаю, что следует все изложить вкратце и стараться, по возможности, поручить высшую опекунскую власть апелляционному суду; так как я возвел моего племянника в высшее сословие, то ни он, ни я не подлежим ведению магистрата; последний может заведовать опекою трактирщиков, сапожников и портных. Что касается его теперешнего содержания, то пока я жив, у него есть и будет все. На будущие времена у него имеется 7000 фл. в. в., которыми пожизненно пользуется его мать; затем 2000 фл. (или немного больше, так как я их обменял ему), проценты с которых принадлежат ему, и мои 4000 фл. серебром лежат в банке. Так как он будет единственным моим наследником, то и эти деньги составляют его собственность. Вы видите, что он уже теперь с избытком обеспечен на случай моей преждевременной смерти; при этом он обладает большими способностями, которые для почтенного магистрата, конечно, не имеют значения, так как он не способен этого понять. Много денег стоило добыть ему эти 2000 фл. Путаница в этом жалком магистрате только увеличила мои расходы. Эти люди не способны понять