Бетховен. Биографический этюд - Василий Давидович Корганов

соглашение не было для него особенно выгодным, и если мать умрет или выйдет замуж, то он лишается своей доли пенсии. Но ничего нельзя было сделать с людьми, непорядочность которых видна из лит. W инвентаря, и надо еще радоваться, что хоть это спасли для ребенка, в то же время я стремился к спасению его души, т. е. удалить его от влияния матери, земные блага могут быть приобретены, нравственность же (в особенности, если ребенок имел несчастье кормиться таким молоком матери, несколько лет даже жил под ее присмотром и был использован ею таким образом, что должен быль заодно с нею обманывать отца) должна быть прививаема, и несмотря на все, он получит все же наследство, и даже теперь уже я оставил бы ему столько, что он без лишений мог бы продолжать свои занятия до поступления на службу, нужен только покой и никаких дальнейших вмешательств со стороны матери, вот все, что надо и вскоре без сомнения будет достигнута прекрасная предначертанная мною цель.

Ввиду того, что уже речь шла о том, что я уже получил, то это нетрудно подсчитать, в мае 1817 состоялось соглашение, в октябре месяце 1817 г. были выплачены долги из пенсии матери. Она, однако, платить не хотела и мне пришлось принудить ее к этому судом, счет этого находится также в бумагах Обл. Суда, и только незначительная часть осталась. 19 мая 1818 г. я получил впервые часть пенсии и также в феврале 1818 впервые проценты с кредитных облигаций, а теперь в течение целых шести месяцев я не получил ни гроша из пенсии, так как таковую я не брал как и раньше, потому что могу получить ее только после нее, из чего видно, что мой племянник все же не терпит никаких лишений, благодаря моим заботам о его образовании. Не надо также забывать, что многие графы и бароны не пренебрегли бы этими учебными заведениями; существуют дворяне, которые не позволяют себе такую роскошь, да и не могут себе ее позволить, я совсем не рассчитываю на этот небольшой доход, мое прежнее намерение было выплатить ей всю пенсию из моего кармана, но ее безнравственность, ее дурное обращение со своим собственным ребенком и со мною, привели меня к мысли, что это было бы новым средством усугубить еще ее извращенные чувства.

Из завещания моего бедного брата, ставшего несчастным (из-за нее) видно, как высоко он ценил благодеяния, оказанные мною ему, и как много он мне благодарен за них, ныне я перенес их на его сына, тотчас после его кончины, последовавшей 15 ноября 1815 г. Я уже заботился о нем во время пребывания его у своей матери, на что я делал уже значительные затраты, и как скоро он перешел в пансион, а затем ко мне, его воспитание вполне оплачивалось моими средствами почти до 1818. Какую выгоду имел бы я от жалкой суммы, указанной в приложении, какой расчет мне может быть, кроме того, который я имел также в отношении к брату моему, благодеяние и двойное сознание оказать добро и воспитать для отечества достойного гражданина. Что касается упреков опеки, то из завещания видно, что мой брат желал иметь меня единственным опекуном, приписка, в предсмертном бреду заставили его написать ее и я готов вместе с одной женщиной присягою удостоверить, что он меня неоднократно посылал в город, чтобы отобрать таковую у д-ра Шенауера, д-р Адлерсберг, который согласно решению об. с. назначен соопекуном, так как он не доверял первому, не задумался признать эти обстоятельства юридически вполне достаточными, хотя не было законного числа свидетелей, они же выставляют препятствием приписку, хотя законы вообще лишают мать права опеки, вследствие чего она согласно решению об. с. лишается всего, что имеет влияние и общение, если отменить это, то мальчику будет угрожать вновь большая опасность, и что касается матери, то ее уж немыслимо исправить, она слишком испорчена, скорее мой племянник, это нежное растение легко может погибнуть от ее ядовитого дыхания, и было бы большим риском поставить его в такие условия жизни.

Столько интриг и клеветы могли бы в конец утомить меня или вызвать необдуманный поступок, но нет, я докажу, что тот, кто поступает благородно и честно, сумеет перенести всякие поношения и никогда не потеряет из вида своей благородной цели. Я поклялся заменять ему до конца дней моих самого дорогого для него, и если даже не удастся это, то образ мыслей моих и нравственные основы служат порукой в том, что я всегда буду стремиться обставить племянника моего во всех отношениях наилучшим образом. Упомянуть ли еще об интригах придворного секретаря Хушова против меня, или об одном священнике из Медлинга, презираемого своим приходом, ибо как говорят он состоит в запретном общении, приказывает своим ученикам ложиться на скамью по-солдатски для порки, не мог простить мне отказа и запрещения подвергнуть моего племянника такой скотской порке, говорить ли об этом? Нет, сношения этих двух лиц с г-жой ван Бетховен достаточно свидетельствуют против них обоих, и только такие люди могли сойтись с нею против меня.

Повторяю, что я непоколебимо буду преследовать намеченную мною высокую цель касательно благополучия моего племянника, как в умственном, нравственном, так и в физическом отношении, однако дело воспитания нуждается в мирной обстановке, а из этого вытекает, что госпожа в. Бетховен раз навсегда должна быть устранена, что и было целью последнего решения об. с., о чем я просил лично и каковую составил лично совместно с ним. Однако чтобы со своей стороны содействовать желанной обстановке, я сам предложу одного соопекуна, но не могу еще назвать его, ибо еще не остановил своего выбора, что касается апелляций, то каждому конечно предоставлено подавать их, и я этого вовсе не боюсь, если мне либо находящемуся со мною в теснейшей связи благополучию моего племянника станет что-либо угрожать, то я сам также обращусь к апелляции, ведь каждый закон вообще вполне согласуется с последующими. Решительный отказ г-же Бетховен будет иметь еще другой благоприятный исход, ибо видя, что ее интриги не могут преодолеть справедливости, ей придется уступить великодушию и снисходительности, которые я ей оказывал так часто, и тогда эта ночная тьма по мере возможности превратится в светлый день, я был бы удовлетворен, если бы из всего этого только выяснилось, что я, оказывая добро отцу моего племянника, с еще большим правом могу называться благодетелем его сына, даже по справедливости могу называться его отцом, и нельзя меня подозревать ни в явном, ни в скрытом умысле,