Философия достоинства, свободы и прав человека - Мучник Александр Геннадьевич

Абсолютное рабство российского народа было обратной стороной беспредельного могущества российского государства. Подобное положение вещей и позволило российскому историку Василию Осиповичу Ключевскому (1841–1911) поставить лаконичный диагноз соотношению состояния населения и державы в Российской империи: «Государство пухло, а народ хирел». Именно в таком нравственном, культурном и интеллектуальном состоянии «народ» и приступил к строительству другой империи — СССР, которая со временем также распалась. Прошлое предопределяет будущее. Поэтому одной из наиболее актуальных задач политического класса любой державы, взявшей курс на цивилизованное будущее, является предельно внимательное, чрезвычайно чуткое и исключительно ответственное отношение к культуре, менталитету, традициям и обычаям своего населения. В том числе и к тому, к какой форме правления, к какому территориальному устройству и режиму правления более всего инстинктивно тяготеют обитатели той или иной страны. С исторической точки зрения неверно и даже опасно резко, произвольно и насильно навязывать людям чуждые им формы государственности. О последнем свидетельствуют, например, некоторые итоги Первой и Второй мировых войн.

Отрыв населения России, с легкой руки царских генералов, учинивших военно-государственный переворот, а затем бездарных и бесславных деятелей Временного правительства России и, наконец, большевиков в 1917–1918 гг., от «родной» и имманентной ему абсолютной монархии (царизма) привёл к самой крупной геополитической катастрофе за всю его историю, к катастрофе, от последствий которой оно до сих пор не может оправиться. Как отмечал уже упоминавшийся выше российский историк Д.П. Кончаловский, «царизм как форма социально-политического строя и общего уклада жизни… единственно соответствовала всей совокупности условий существования русского народа, внутренних и внешних». Эта форма правления — по его утверждению — была в России таким же непреложным фактом, каким в Англии были конституционная монархия и общественная самодеятельность, а во Франции абсолютизм и централизация. Последующий ход событий в стране подтвердил этот пророческий вывод самым трагическим образом: освободившееся место монарха в умах и душах населения империи рано или поздно должен был занять сильный правитель, который в тех исторических условиях должен был сочетать в себе нравы восточного деспота с методами европейского диктатора.

Вырванный таким образом с корнем исторический стержень огромной страны должен был найти свой заменитель, пусть и в форме какого-либо доморощенного супостата. Первоначально указующий перст истории вроде бы остановил свой выбор на Ленине, затем в замешательстве заколебался между Троцким и Сталиным, но в конце концов безошибочно замер на последнем. Почему? Да потому, что Сталин как никто другой соответствовал менталитету населения, воплощая тирана, вождя и упоительную утопию в одном лице. Жестокий и безумный республиканский деспотизм неминуемо должен был прийти и пришёл на смену просвещённому монархическому абсолютизму. Иначе Россия как держава распалась бы, а её разношерстное население разбрелось бы по другим странам в поисках нового государственного пристанища. Абсолютизм и его суррогат — деспотизм оказались единственным стержнем, вокруг которого суждено было сохранить целостность столь обширной территории и населяющих её народов в едином государственном организме. Может быть именно это обстоятельство позволило И.М. Губерману сделать в стихотворной форме обобщённый портрет владыки советского народа:

Везде все время ходит в разном виде,

мелькая между стульев и диванов,

народных упований жрец и лидер

Адольф Виссарионович Ульянов.

К слову, подобная же катастрофа постигла и кайзеровскую Германию. Упразднение монархии создало такой вакуум в традиционной для немцев системе власти, что только делом времени был приход к власти того или иного диктатора. Таковой появился в обличье несостоявшегося австрийского маляра, полусостоявшегося немецкого ефрейтора и полностью состоявшегося палача вселенского масштаба — Гитлера. Причем немцы предпочли последнего герою Первой мировой войны, главе государства, генералу-фельдмаршалу Паулю фон Гинденбургу (1847–1934). Личность и военное звание Гитлера как ничто лучше иллюстрирует, что немцам нужны были не эполеты, а характер, который должен был заместить освободившееся после кайзера место властителя и выразителя национальных амбиций. Вот как описывает этот процесс Черчилль: «Веймарская республика, со всеми её достоинствами и идеалами, рассматривалась как нечто навязанное врагом. Она не сумела завоевать преданность и захватить воображение германского народа. Одно время эти мощные силы в отчаянии пытались ухватиться за престарелого маршала Гинденбурга. Затем они поплыли по течению, появилась пустота, которую через некоторое время заполнил собой неукротимый маньяк, носитель и выразитель самых злобных чувств, разъедавших человеческую душу, — ефрейтор Гитлер… Подчиняясь Гитлеру, немцы обрекли себя на совершение таких преступлений, которые не имеют себе равных во всей истории человечества по масштабам и злобности».

Нацизм, Гитлер, тирания — это был сознательный выбор немецкого народа, который нуждался в такой идеологии, национальном лидере и политическом режиме. У каждого народа свой политический выбор, предопределяющий в итоге его историческую судьбу. В те же годы граждане США, например, отдали свои голоса за свободу, Рузвельта и демократию. Как справедливо заметил по сему поводу один американский правовед: «Гитлер не мог бы быть президентом США, равно, как и Рузвельт — фюрером Германии». Свободно осуществленный политический выбор позволяет получить безошибочное представление о менталитете избирателей как на индивидуальном, так и коллективном уровне. Политическая поддержка, полученная нацистами на выборах в Германии в 1933 г., позволяет судить о менталитете немецкого народа. С приходом Гитлера к власти на политический Олимп страны был возведён по словам американского историка, политолога и философа Лео Штрауса (1899–1973) «единственный режим в истории Германии, — единственный режим в истории всех стран мира — не имевший никаких четких принципов, кроме смертоносной ненависти к евреям, поскольку понятие «ариец» не имело никакого внятного значения, кроме «нееврей»». Агрессивный антисемитизм сыграл с немцами самую злую шутку за все время существования их державы. Приведя к власти безжалостного палача других народов они, одновременно, пали в качестве его одной из самых несчастных жертв. Немцы стали исполнителем бесчеловечных планов Гитлера по истреблению других этносов, коренных народов и наций. Преступные замыслы нацистского вождя абсолютно сознательно воплощались в жизнь преступными деяниями народа, породившего и поддержавшего нацизм. Последнее позволило Эйнштейну в его знаменитом «Обращении к героям Варшавского гетто» (1944 г.) прямо заявить, что «немцы как народ ответственны за массовые убийства и как народ должны быть за это наказаны… За нацистской партией стоит немецкий народ, который выбрал Гитлера, после того как тот недвусмысленно довел до всеобщего сведения свои позорные намерения в своей книге и в речах». И лишь чудовищное поражение во Второй мировой войне, а также сопутствующий этому экономический, политический, нравственный и психологический урон (например, по некоторым данным около 2 миллионов немок было изнасиловано советскими военнослужащими весной 1945 г.), постигший немецкий народ, оказало отрезвляющее и преобразующее воздействие на его воинственный пыл и милитаризированный менталитет.

Уроки истории учла администрация США после окончания Второй мировой войны, когда в принципе решалась судьба монархической формы правления в Японии. Как известно, вначале администрация президента США Гарри Трумэна настаивала на привлечении 124-го императора Японии Хирохито (1901–1989) к трибуналу в качестве военного преступника. Американские оккупационные власти, однако, прислушались к мнению японской культурной элиты. Так, один из них — известный японский историк Сокити Цуда (1873–1961) утверждал, что «императорский дом корнями уходил в народ и превращал его в монолитное целое».