Суданские хроники - Автор Неизвестен

берегу Нигера, не поддающиеся точной идентификации. Делафосс отметил и спорность принятого им чтения “Сай-Фулаири”, и возможную связь этого селения с районом г Сай [ТФ, пер., с. 197, примеч. 2].

259

В данном случае перед нами явная легенда: о габиби см. примеч. 30.

260

Не вполне точно можно сказать, о чем идет речь: с одной стороны, хронист явно считает, что дело в мусульманском благочестии аскии, но, с другой, можно задаться вопросом: не было ли в действиях Дауда следа древних обычаев, обязывавших вождя к престижной трате приобретенных материальных благ? Учитывая огромное число следов доисламского и, вероятно доклассового общества у сонгаев периода расцвета державы, такое предположение отнюдь не кажется невероятным.

261

Делафосс полагал, что имеется в виду наделение тюрбаном как символ перехода из состояния талиба в разряд самостоятельных факихов [ТФ пер., с. 200, примеч. 1]. По-видимому, однако, вопрос следует ставить шире: как показывают дальнейшие пассажи текста (см. с. 231), речь шла скорее о том, что определенные виды одежды были знаком принадлежности к власти вообще, а наделение такими одеждами имело своего рода ритуальный характер, символизируя подобное приобщение; см. также [Ниань, 1975, с 107—108]

262

“Ал-Камус”, также “Ал-Камус ал-Мухит” 'Океан' и ' Окружающий океан — словарь арабского языка Абу-т-Тахира Мухаммеда ибн Йакуба аш-Ширази ал-Фирузабади (1329—1414); см. [GAL, т. I, с. 181—183; SB, т. II, с. 234].

263

В этом рассказе можно видеть еще одно свидетельство реального соотношения сил в Судане даже в пору наивысшего подъема Сонгайской державы: аския не может себе позволить ссориться с кадием, фактическим правителем важнейшего торгового центра региона.

264

Тойя — местность на берегу Нигера, примерно в 15 км к юго-западу от Томбукту (см. [ТФ, пер., с. 202, примеч. 1]).

265

Балма-Дьинде — речь идет о квартале Бадьинде, или Багинде, в северной части г. Томбукту.

266

По тому, как оформлялись въезды аскии в город, совершенно очевидно, что кадий молчаливо рассматривался обеими сторонами как фактический правитель города. Наместник аскии томбукту-мундио выступал в этом случае всего лишь как один из множества сановников, приветствовавших государя при его прибытии и готовивших его ставку в северной части города.

267

Ссылка на то, что земли, о которых идет речь — хаббус, т.е. пожертвованы мечети на благотворительные цели, фактически прикрывает все ту же необходимость для аскии считаться с кадием как фактическим правителем города: ведь с формально-правовой точки зрения аския как имам всей мусульманской общины в пределах Сонгайской державы мог бы распоряжаться участками земли вокруг мечети и без посредников. Однако практика весьма далеко отошла в данном случае от правовой теории.

268

Арафа — гора в окрестностях Мекки, где на второй день хаджжа — 9 зу-л-хиджжа — паломники слушают проповедь мекканского кадия. “Бросил, два камня...” — символический обряд метания камней в дьявола, отправляемый утром последнего, третьего дня паломничества на пути в долину Мина.

269

В этом эпизоде перед нами — столкновение традиционной нормы, строго фиксирующей социальный статус несвободных людей, с новой, мусульманской нормой, исходящей из того, что (опять-таки в теории) мусульманин не может быть рабом мусульманина. Характерно и то, что альфа Кати, выступающий в рассказе хранителем мусульманского правоверия, получает от аскии в награду именно пятерых рабов. Уандо — сановник, выполнявший функции главного церемониймейстера и, по традиционной норме, передававший присутствующим речи правителя (фигура, довольно характерная для представлений о сакральном царе, т.е. определенно домусульманских). Ср. сообщения Ибн Баттуты или Валентима Фернандиша об аналогичных сановниках мандингских. государей [Ибн Баттута, т. IV, с. 411—413; Куббель, 1963, с. 73—74].

270

Эти слова Дауда очень хорошо показывают нерасторжимую связь власти аскии с традиционным ритуалом как одно из основных условий удержания в повиновении массы подданных. А так как ритуал явно доисламского происхождения, здесь с достаточной очевидностью видно и то, насколько тонок был слой мусульманских представлений, наложившихся на огромный массив традиционного общественного сознания.

271

Коран, III, 86

272

В данном случае рассказ хрониста запечатлел важнейший переходный момент в социальной истории Сонгайской державы: попытку, и притом, видимо, успешную, верховной власти приравнять к зависимым людям свободных сонгаев, входивших в состав главной ударной силы царского войска — его конницы, т.е. торжество тенденции к образованию единого класса зависимого крестьянства. Такой шаг Дауда явно был подготовлен предшествовавшим развитием — едва ли случайно рассказ о нем хронист сопроводил замечанием о захвате дочерей воинов; см. [Куббель, 1974, с. 178—179].

273

Еще одно свидетельство сознательного стремления аскии Дауда уравнять в правах зависимых и свободных, поставив их в одинаковое положение перед царской властью. Назначение дьогорани, т.е. потомка вольноотпущенников и, следовательно, зависимого человека, на первый военно-административный пост в государстве было открытым вызовом традиции: ведь до этого времени, т.е. до конца 40-х годов XVI в., этот пост неизменно занимали царевичи. Действия Дауда были, видимо, столь необычны, что хронист счел необходимым их специально отметить.

274

Последующий текст до слов “... в Аллаха и его посланника” (с. 100) воспроизведен издателями только по рукописи с.

275

Несколько ранее (см. с. 73) шла речь о том, что имена детей Салиха Дьявара неизвестны; относительно Мухаммеда Таля предшествующий текст не столь категоричен: отмечено только, что он “не оставил потомка, который, бы [хоть] что-то знал из его учености”. Остается лишь гадать, служит ли такое расхождение свидетельством многослойности источника, или мы вновь имеем дело с недостаточной внимательностью позднейших интерполяторов.

276

Здесь снова очевидно, что при пожаловании селений с людьми приоритет в субъективном восприятии такого акта принадлежал не землям самим по себе, а сидящему на них зависимому населению. Если же предположить, что мы имеем дело с последующей интерполяцией, то это лишь подчеркнет живучесть такого представления в общественном сознании.

277

Из десяти перечисленных здесь носителей титула только четверо правили великой Сонгайской державой — ал-Хадж II, Мухаммед-Бани,