Феномен Солженицына - Бенедикт Сарнов

И еще не весь развернут свиток,

И не замкнут список палачей...

(Максимилиан Волошин. Стихотворения. Том первый. Париж, 1982. Стр. 310–311)

Рассуждая о том, что коммунизм оказался неотвратимой судьбой России, «внутренним моментом в судьбе русского народа», Бердяев мимоходом замечает:

В статье, написанной в 1907 г. и вошедшей в мою книгу «Духовный кризис интеллигенции», СПБ, 1910 г., я определённо предсказал, что если в России будет настоящая большая революция, то в ней неизбежно победят большевики.

(Н. Бердяев. Истоки и смысл русского коммунизма. Париж, 1955. Стр. 93)

Оснований для такого предсказания, как мы теперь знаем, у него было немало. Но то и дело возвращаясь к этой любимой своей мысли, главным предтечей русского коммунизма (большевизма) он – и, как мы сейчас увидим, не он один – называет Петра:

Приемы Петра были совершенно большевистские. Он хотел уничтожить старую московскую Россию, вырвать с корнем те чувства, которые лежали в основе её жизни. И для этой цели он не остановился перед казнью собственного сына, приверженца старины. Приемы Петра относительно церкви и старой религиозности очень напоминают приемы большевизма. Он не любил старого московского благочестия и был особенно жесток в отношении к старообрядчеству и староверию. Петр высмеивал религиозные чувства старины, устраивал всешутейший собор с шутовским патриархом. Это очень напоминает антирелигиозные манифестации безбожников в советской России... Можно было бы сделать сравнение между Петром и Лениным, между переворотом петровским и переворотом большевистским. Та же грубость, насилие, навязанность сверху народу известных принципов, та же прерывность органического развития, тот же этатизм, гипертрофия государства, то же создание привилегированного бюрократического слоя, тот же централизм, то же желание резко и радикально изменить тип цивилизации.

(Там же. Стр. 12)

О том же – слово в слово, но с ещё большей страстью – твердили тогда поэты.

Тот же Волошин:

Великий Петр был первый большевик, —

Замысливший Россию перебросить,

Склонениям и нравам вопреки,

За сотни лет к её грядущим далям.

Он, как и мы, не знал иных путей

Опричь указа, казни и застенка

К осуществленью правды на земле.

Не то мясник, а может быть ваятель,

Не в мраморе, а в мясе высекал

Он топором живую Галатею,

Кромсал ножом и шваркал лоскуты...

Дворянство было первым РКП,

Опричниною, гвардией, жандармом...

(Максимилиан Волошин. Стихотворения. Париж, 1982. Стр. 344–345)

Цветаева:

Не на своих сынов работал –

Бесам на торжество! –

Царь-Плотник, не стирая пота

С обличья своего.

Не ты б – всё по сугробам санки

Тащил бы мужичок.

Не гнил бы там на полустанке

Последний твой внучок..

Ты под котел кипящий этот

Сам подложил углей!

Родоначальник – ты – Советов,

Ревнитель Ассамблей!

Родоначальник – ты – развалин,

Тобой – скиты горят,

Твоею же рукой провален

Твой баснословный град...

Соль высолил, измылил мыльце –

Ты, Государь-кустарь!

Державного однофамильца

Кровь на тебе, бунтарь!

Не все поэты, которым привиделась та же параллель, поняли и истолковали её так же яростно-однозначно, как Цветаева, но разглядели и прочертили они её с той же ясностью и определённостью:

Нахмурив брови, Всадник Медный

На вздыбленном своём коне

Внимал, как рвется мат победный

К дворцовой рухнувшей стене.

Его лицо не потемнело,

Лишь под копытами коня

Змея свивалась и шипела, —

Рука державная, звеня,

Над мертвым городом широко

Зловещий очертила круг,

И смехом пламенное око,

Как солнце вспыхивало вдруг.

На зов его уже бежали

Мальчишки с ближнего двора,

И с криком радостным – ура!

Салазки быстрые съезжали

С подножий ледяных Петра.

Шумит гражданская гроза,

Гигант стоит неколебимо,

И только узкие глаза

Следят за ним неутомимо.

На загнанном броневике

Ладонь широкая разжата, —

Есть сходство грозное в руке

С той, устремившейся куда-то.

Автор этих строк – Владимир Корвин-Пиотровский, отпрыск одной из стариннейших русских дворянских фамилий, в гражданскую войну сражавшийся на стороне белых и закончивший свои дни в эмиграции.

Что говорить! Пётр (а до него – Иван Грозный) определил многое в историческом будущем России. Но – не только они. В конечном счёте дело тут было не в Иване и Петре. Во всяком случае, не только в них.

В истории каждого народа существует нечто вроде «социальной генетики» – то, что... закладывается веками, тысячелетиями и менее подвержено переменам (хотя, разумеется, подвержено), нежели техническая, внешняя сторона жизни. Общаясь, например, с современными англичанами, мы легко отыщем в их сегодняшнем многие элементы длительного прошлого – Великую хартию вольностей, революцию XVII века и т. п. Итальянцы, независимо от того, сознают они это или нет, – наследники Древнего Рима, средневековой Италии; в каждом из них «спрессованы» и века Возрождения, и время фашизма, и десятилетия послевоенного подъёма...

(Натан Эйдельман. «Революция сверху» в России. М. 1989. Стр. 24)

В историческом прошлом России не было ни Великой хартии вольностей, ни веков Возрождения. Её «социальная генетика» – другая:

...Русская история, экономика, общественная борьба опрокинули крепостное право, ослабили, ограничили самодержавие, затем – победоносно отбросили его...

Но как не заметить в 1930-х годах зловещего «повторения»: освобожденное революцией крестьянство попадает в положение, близкое к худшим образцам крепостной зависимости; единоличная власть Сталина – в духе худших самодержавных традиций.

(Там же)

Всё дело в том, что у нашей страны ДУРНАЯ НАСЛЕДСТВЕННОСТЬ. И об этом в своё время было сказано немало горьких и обидных слов:

Вдруг гремят тулумбасы; идет караул,

Гонят палками встречных с дороги;

Едет царь на коне, в зипуне из парчи,

А кругом с топорами идут палачи, —

Его милость сбираются тешить,

Там кого-то рубить или вешать.

И во гневе за меч ухватился Поток:

«Что за хан на Руси своеволит?»

Но вдруг слышит слова: «То земной едет бог,

То отец наш казнить нас изволит!»

И на улице, сколько там было толпы,

Воеводы, бояре, монахи, попы,

Мужики, старики и старухи –

Все пред ним повалились на брюхи.

Удивляется притче Поток молодой: