Дочь Волдеморта - Ночная Всадница

На улице было шумно и многолюдно. Некоторое время обе ведьмы хранили молчание. Гермиона шла следом за катящей коляску Джинни и пыталась игнорировать неотвязные мрачные мысли, клубившиеся в голове.

— Не смотри этого воспоминания, — внезапно сказала младшая Уизли. Она шла немного быстрее Гермионы, опережая ее так, что невозможно было заглянуть в лицо и увидеть глаз.

— Почему? — с легким вызовом спросила женщина. — Что там такое?

— Не знаю. И тебе тоже знать ни к чему. — Она остановилась и, оглядевшись, направила палочку вглубь коляски Генриетты, сотворив в ногах малышки широкие солнечные очки. Затем ведьма убрала палочку и быстро надела их.

Гермиона наблюдала за ее действиями с мрачной решимостью.

— Отдай мне флакон, — сказала Джинни, поворачиваясь к ней. — Я отошлю его Полумне. Обещаю.

— Нет.

— Гермиона, послушай меня. Тебе не нужно смотреть этого воспоминания. Что бы там ни было.

Молодая женщина подняла бровь. В стеклах новых очков Джинни она видела отражение своего посеревшего лица.

— Кто такая Ада Афельберг? — тихо спросила наследница Темного Лорда.

Джинни молчала почти полминуты, а потом отвернулась и толкнула вперед коляску.

— Супруга Уинстона Рендольфа Афельберга, предыдущего председателя британского филиала Международной конфедерации магов.

— Предыдущего? — тихо спросила Гермиона, убыстряя шаг, чтобы поспевать за ней.

— Афельберг покинул Королевство, — не останавливаясь, бросила Джинни. Они уже подходили к стоянке такси, — есть сведенья о том, что он скрывается в Канаде. В любом случае на похоронах он не был и супругу свою не проведывал.

— На чьих похоронах?

Джинни досадливо дернула плечами, но было поздно — неосторожное слово уже сорвалось.

— На похоронах Амалии Афельберг, — как можно непринужденнее сказала она.

— Дочери?

— Да. — Они подошли к одной из пустых машин, и Джинни с еле скрываемым облегчением дернула дверцу.

— Давайте подсоблю вам, мадам, — учтиво выскочил из салона водитель–маггл, помогая Джинни уложить в багажное отделение сложенную коляску. Гермиона молча покачивала на руках спящую Етту.

— Поехали.

Она села на заднее сидение вместе с Джинни, и до того, как водитель занял свое место, младшая Уизли успела сказать еще раз тихо, но настойчиво:

— Не смотри это воспоминание, Гермиона.

Глава XVII: Черная Вдова

Я побывала в поднебесье —

Там слишком жарко и светло,

Струятся радужные песни,

И всё так просто и… смешно.

А мне бы блеска полнолунья,

Лесов, закутанных в туман,

В глазах — свободы и безумья,

И ловко сотканный обман.

Чтобы по–волчьи улыбаться,

Ловить дыханья сбитый ритм,

И бесконечно упиваться

Разверстым остовом земным.

Я не такая, как другие,

И мне легко стремиться в ад!

Я отлила сама те гири,

Что нынче на весах лежат.

И я смеюсь в лицо тем многим,

Что всё дают советы мне –

Безликим сирым и убогим,

Таким блаженным на земле!

Я буду демоном в Геенне,

Носящим в пригоршнях огонь,

Мы с однодумцами моими

Поднимем кубки за Него!

И прямо в середине ада

Хлебнем кипящую смолу!

Вот нам награда и услада —

Себя и жизнь отдать Ему…

— У тебя есть Омут памяти?

Люциус смерил Гермиону задумчивым взглядом поверх полупустого бокала эльфийского вина.

— Найдем, — чуть прищуриваясь, ответил он.

Гермиона задумчиво выпустила изо рта дым, заклубившийся причудливыми завитками.

— Отвратительная маггловская привычка, — заметил старший Малфой.

— Ты говоришь, как моя бабушка Джин, — усмехнулась ведьма. И, помолчав, добавила: — Не спросишь, зачем мне Омут памяти?

— А ты ответишь?

— Пока нет, — немного подумав, вздохнула Гермиона.

— Так зачем же тогда спрашивать? — ухмыльнулся ее собеседник, ставя бокал на стол. — Пойдем?

— Пойдем, — решительно сказала женщина и встала, прихватывая висевшую на спинке стула сумочку. — С этим нужно покончить.

* * *

Люциус поставил неглубокий сосуд из черного мрамора, опоясанный по краю резными письменами и символами, на небольшой столик в комнате с камином, где когда‑то так часто наследница Темного Лорда проводила время со своим отцом. Сосуд был пуст, и гладкий мрамор внутри отливал в свете зажженных в комнате свечей. Гермиона стояла, в странном оцепенении смотря на Омут памяти и чувствуя какую‑то слабость в ногах.

— Кадмина, с тобой всё в порядке? — тихо спросил Люциус, внимательно изучая бледное лицо молодой женщины. — Помощь нужна?

— Нет, спасибо. Оставь меня одну, хорошо? — твердо попросила она.

— Я жду тебя, — каким‑то мрачным тоном бросил мужчина, смерив ее неопределенным взглядом, и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

С минуту Гермиона стояла, не шевелясь. Потом тряхнула головой и решительно вынула из сумочки стеклянную колбу, осторожно сломала сургучную печать и вытащила толстую пробку.

Из колбы исходило яркое серебристое свечение; мысли, непрерывно клубившиеся внутри, текли как‑то вяло, будто были гуще, чем обыкновенные.

Гермиона вытряхнула содержимое колбы в чашу, и оно медленно, тягучей лентой тумана опало внутрь, заскользив по гладкому мрамору сосуда. На поверхности тут же появилась рябь, будто невидимый и неощутимый ветер встревожил ее.

Молодая ведьма вздохнула и вытащила палочку. Легонько коснулась мыслей в чаше ее кончиком, убрала в карман. Молочно–белая гладь стала прозрачной, как стекло.

Гермиона бросила быстрый взгляд в сосуд — в нем вместо дна виднелись сверху небольшая уютная комната и красивая женщина лет сорока, что‑то писавшая за столом на длинном свитке пергамента. Гермиона вздохнула снова и внезапно решилась.

Не раздумывая больше, она уверенно дотронулась кончиками пальцев до маслянисто–тягучей поверхности.

Комната с камином покачнулась, ледяной черный водоворот подхватил молодую ведьму и всосал внутрь, в недра Омута памяти, в воспоминания Аделаиды Афельберг…

…Гермиона коснулась ногами пушистого домашнего ковра. В комнате было сумрачно, на улице темнело, и две зажженные на камине свечи слабо разгоняли сгущающийся мрак.

За окном в саду еще лежал снег. Ветер срывал с веток голых деревьев белые шапки, и они легкими вихрями уносились вниз, развеиваясь на лету. Где‑то среди неясных в сумерках очертаний заснеженного сада мелькнула черная фигура, а чуть дальше — еще одна, и легкой поволокой окутал пространство едва заметный, тут же растаявший туман заклинания.

У этого воспоминания были неровные края. Не оборванные, как если насильственно отобрать у человека мысль, и не гладкие, как когда он эту мысль извлекает из своего сознания сам. Края воспоминания Аделаиды Афельберг были будто разъедены кислотой, изуродованы и обожжены. Полумна говорила, что это — единственное, что уцелело в ее сознании. Уцелело после чего?..