"Канцелярская крыса" - Константин Соловьёв

— Что? — спросил Герти, совладав с собой, — Как, он сказал, его зовут?

— Уинтерблоссом, — повторил Паленый медленно, точно пытаясь распробовать на вкус незнакомое вино, которое пока что не очень ему нравится, — Так он сказал. Гилберт Натаниэль Уинтерблоссом, вот как.

Герти расхохотался бы, если б был уверен, что этот смех не будет стоить ему обморока. Напряжение последних часов истощило его больше, чем десятимильная пробежка во весь опор. Положительно, климат Нового Бангора слишком плохо сказывается на его здоровье. И единственное, что в силах ему помочь — порция сырого, липкого и зловонного лондонского тумана…

Гилберт «Бангорская Гиена» Уинтерблоссом.

Судя по всему, на этом острове обитает два Герти Уинтерблоссома, один из которых ведет утомительную жизнь клерка Канцелярии, в то время как другой шинкует людей на улицах тупым мясницким ножом. Только один из них настоящий, в самом деле прибывший из Лондона, а другой — рехнувшийся угольщик.

Изгарь не передавал никому визитных карточек. По какой-то причине он стал фальшивым доппельгангером Герти. Тем самым двойником, от которого лучше отгородиться более прочным и надежным препятствием, чем поверхность зеркала.

— Потом он ушел и больше уж не появлялся, — Паленый, судя по всему, был слишком поглощен собственными воспоминаниями, чтоб обратить внимание на замешательство собеседника, — Вот как. С концами пропал наш Изгарь.

Улыбка на губах Герти была немощной и слабой, как умирающая птица.

— Благодарю, — пробормотал он Паленому, бесцельно крутя в руках револьвер, — Вы очень меня выручили. Доброго вам дня и наилучших пожеланий.

Герти двинулся было к проему, ведущему прочь из Пепелища, но угольщики не спешили освобождать ему дорогу. На Герти они глядели насупившись, как зрители, разорившиеся на билет, но не увидевшие того, за чем пришли. И что-то в их взглядах подсказало Герти, что он зря вытащил из барабана лишние патроны.

— Не спеши, сыряк, — произнес Паленый тоном, от которого у Герти оборвалась какая-то тонкая, скручивавшаяся в душе, ниточка, — Не годится так быстро хорошую компанию покидать.

— Я полагал, мы уже решили наши разногласия, — с достоинством сказал Герти, одновременно прикидывая, в какую сторону броситься, если дело вновь дойдет до потасовки, — И я заплатил за свои вопросы. Разве не так?

Паленый сделался задумчив. Он несколько раз выдохнул воздух из пылающей глотки, рассматривая, как дым поднимается вверх, ни дать, ни взять, рассеянный курильщик, занятый размышлениями.

— Так-то оно так. Только вот закавыка есть. Может, мозги у нас местами и прожарились, только считать мы умеем.

— И что? — с нехорошим чувством спросил Герти, чувствуя предательскую слабость в немеющих пятках.

— А то, что револьвер твой шестизарядный. И выстрелил ты шесть раз. Уж мы считали. Нехорошо как-то получается, а?

Паленый ничего не сказал, но угольщики, как и полагается своре, умели воспринимать команды без всяких слов. Сразу трое или четверо выдвинулись вперед, отрезав Герти путь наружу. Чернеющие сажей лица по-волчьи скалились, обнажая обугленные зубы. Жуткие зубы, как у людоедов Полинезии, про которых писал Спенсер в своей брошюре. Только те нарочно натирали зубы углем, а эти…

— Назад! — крикнул Герти, выставляя перед собой револьвер, — Иначе первый, кто ко мне прикоснется, схлопочет пулю!

Паленый не случайно был за главного на Пепелище. Властно отстранив угольщиков, он шагнул к Герти, ухмыляясь своей безобразной полурасплавленной гримасой. Которая стала только гаже, когда Герти ткнул в ее направлении стволом револьвера.

— Назад! Назад, а то снесу голову!

— Стреляй, сыряк, — прошипел Паленый, мягко приближаясь, — Давай и я сыграю в твою игру. Ну же. Чего ждешь?

Следующий его шаг оказался стремительным и быстрым. Призванным сбить уверенность, напугать, смутить. Паленый все просчитал верно, но ошибся лишь в одном. Он не представлял, насколько Герти напуган и без того. И, наверно, даже не успел удивиться, когда палец Герти рефлекторно дернулся на спусковом крючке.

Для того, чтоб удивиться, у него было лишь короткая доля секунды между щелчком курка по капсюлю и огненным выхлопом, ударившим его в лицо, мгновенно превратившееся в грязное облако из сгоревшего пороха, угольной взвеси и фрагментов кости. Паленый зашатался и рухнул лицом в золу.

Герти был так потрясен этим, что даже не подумал о бегстве. Стоял и молча таращился на зажатый в руке дымящийся револьвер, пока кто-то из угольщиков не двинул его по затылку, отчего в голове появилась тягучая мягкая слабость, быстро наливающаяся темнотой, как сумерки Нового Бангора. Секундой спустя он сам уже падал в непроглядную и бездонную угольную шахту.

Угольщики готовились к празднику. Ковыляя на своих обугленных конечностях, норовивших подломиться в суставах, они стаскивали к трону все топливо, которое могло найтись на Пепелище. Старые доски, пережившие, должно быть, гибель Ржавого Рубца, обгоревшие корневища, мелкий древесный сор, даже угольную пыль. Их энтузиазм был так велик, что, пожалуй, если бы в их распоряжении не оказалось достаточного количества топлива, многие пожертвовали бы своими собственными членами, больше похожими на полуобгоревшие поленья. Герти с мрачной усмешкой подумал о том, что это было бы примером истинно-христианской жертвенности. С другой стороны, с учетом подготовляемого торжества, кипящего вокруг трона, в этом можно было рассмотреть и языческие корни…

За приготовлениями он наблюдал из крохотной клетушки, стоящей неподалеку. Недостаточно высокая, чтобы позволить ему встать на ноги, собранная из ржавого хлама, являвшемся здесь самым распространенным материалом, она, к досаде Герти, оказалась достаточно прочна, чтоб уверенно противостоять всем его усилиям. Скорчившись в ее углу, он вынужден был наблюдать за тем, как угольщики оживленно снуют кругом, запасая топливо для праздника. Топлива набралось уже много, целая груда, достаточная для того, чтоб топить обычный камин несколько месяцев кряду, но угольщики все не успокаивались. Хрипло смеясь, они стаскивали к трону все новые и новые припасы. Все, что им удавалось обнаружить в своем ржавом, пропитанном пеплом, логове.

«Они не просто хотят меня сжечь, — подумал Герти. Ужас в нем разгорался все сильнее, чем больше дров собиралось возле трона, точно они уже питали это внутреннее, горящее в нем, пламя, — Они нарочно запасают такую груду топлива. Хотят, чтобы праздник длился как можно дольше. Они будут поддерживать пламя в троне долго, очень долго, заботливо подкармливая его щепками и углем. Достаточно долго, чтобы человек, привязанный к нему, изошел криком до такой степени, что глотка превратится в обожженную язву. Возможно, это будет длиться целыми днями. Много-много часов, заполненных одной лишь только болью…»