"Канцелярская крыса" - Константин Соловьёв

«Ближе к делу, полковник, — пробормотал уязвлено Герти, — Как вы оказались у меня в голове?»

Полковник Уизерс печально усмехнулся. Герти отчего-то ощутил это, причем в мелочах, вплоть до морщин на лице полковника, опаленном светом тропического солнца, обожженном морозами и выдубленном тысячью разных ветров. Кажется, морщины были единственным способом, которым это лицо было способно выражать чувства.

«Дело в том, что я имею сомнительную честь именоваться единственным в мире победителем Нового Бангора. И, раз на то пошло, единственным его пленником».

«Мы все тут пленники, — заметил Герти, — Остров не спрашивает, он просто зовет. И сопротивляться этому зову невозможно. Поверьте, я знаю, что такое быть приговоренным к заточению здесь, я живу в Новом Бангоре уже несколько месяцев!»

«Зов!.. В свое время я отдал бы правую руку по локоть за то, чтоб услышать его! Увы, единственное, что мне приходилось слышать в океане, это зов ищущих друг друга китов и крики чаек. Я никогда не слышал зова Нового Бангора, хотя и представляю, как он звучит».

«Так вы не слышали зова?», — удивился Герти.

«Остров не звал меня. Мне даже кажется, он меня боялся. Опасался, что я вырву все его мерзкие тайны наружу, стоит мне пришвартоваться у берега».

«Боялся? Хотите сказать…»

«Да, — с испугавшей Герти убежденностью произнес полковник, — Он живой. Он чувствует. Он мыслит. Он существует».

Для того, чтобы задать следующий вопрос, Герти понадобилось не меньше мужества, чем для того, чтоб взглянуть на готовящийся к обряду трон, уже очищенный от копоти и блестящий.

«Что такое Новый Бангор?»

Ему показалось, что полковник посмотрел на него с необъяснимым сочувствием. Как человек, который единожды увидел брезжащий рассвет на того, кто всю свою жизнь прожил под землей в вечном мраке.

«Не знаю, — сказал он непривычно тихо, — И иногда кажется, что не хочу знать. Иногда мне кажется, что я не смогу этого понять, даже если буду размышлять целую вечность. Это… У меня нет ни названий, которые могли бы пригодиться, ни понятий, чтобы обозначить хоть часть его сущности. Это просто нечто, что существует возле нас. Ужасная формулировка, верно? Извини, я больше привык управляться с винчестером или багром, чем с пером… Может, тебе представиться возможность составить более стройное и изящное описание. Но это то, как я чувствую. Что-то, что существует возле нас».

«Что оно из себя представляет? — жадно спросил Герти, — Какое оно?»

Полковник молча покачал головой.

«Не знаю. Оно такое, каким мы его видим, а ведь человеческий глаз — весьма примитивный оптический прибор. А уж то, к чему он крепится, и подавно нельзя назвать надежным инструментом… Кто-то назовет его божеством, кто-то иным измерением, существующим в ветре квантовой энергии, но в противофазе с нашим собственным. Кто-то найдет мистическую составляющую или что-нибудь еще в этом духе… Для меня это что-то сродни Левиафану».

«Простите?» — вырвалось у Герти.

«Левиафан, — повторил полковник, — Древнее библейское чудовище, живущее в толще вод. Слишком большое и слишком древнее, чтобы существовать с человеком бок о бок, но слишком могущественное, чтобы попросту раствориться в эфире. Иногда, темными ночами, Левиафан всплывает к самой поверхности, чтоб поплескаться в волнах. Именно в такие моменты мы его и замечаем, но все, что нам доступно — описать плеск воды под огромным плавником или отражение света его глаз в воде. У нас нет категорий, пригодных для того, чтобы судить о его истинном размере или устройстве, как у пигмеев тропических лесов нет логарифмических линеек или несгораемых шкафов. Когда-нибудь, возможно, у нас появится что-то подобное, но тех времен, по всей видимости, не увидим ни ты, ни я, ни сама Британская Империя…»

«Я думал, вы плохо разбираетесь в философии», — пробормотал Герти, немного ошарашенный подобным видением.

«Истинный джентльмен должен разбираться во всем, — наставительно произнес полковник, отрешившись от своего задумчивого тона, — В том, как потрошить медведя и в том, как строить железные дороги, в том, как оберегать от холода порох и в том, какой рукой держать вилочку для трюфелей на приеме у герцогини…»

«Умоляю, ближе к сути!»

Полковник усмехнулся.

«Жжение в пятках, Уинтерблоссом? Ты сам хотел услышать историю целиком. Впрочем, сама история, если выкинуть из нее требуху и чешую, не столь уж и длинна. По собственной самонадеянности я вздумал бросить вызов Левиафану. Охваченный гордыней, как другой безумный охотник, старик Ахав[162], я стал разыскивать Новый Бангор. Я не собирался сидеть и ждать зова. Левиафан был слишком хитер и опытен, чтобы звать меня. Я сам искал его».

«Но откуда вы знали, что он существует? Этого острова нет ни на одной карте!»

«Карты это лишь бумага, годящаяся на самокрутки. Он любит плескаться в волнах, понимаешь? Его можно увидеть, но только краем глаза, по изменившемуся рисунку волн… Но для этого надо быть достаточно безумным человеком, несущимся на всех парусах и давно выпустившим из рук шкоты[163]. Видимо, я таким и был. Я разглядел не сам Новый Бангор, но его отблески, изменившиеся волны, оставленные им в материи бытия. Даже не знаю, как это началось. Отдельные слухи, рассказы, оговорки, помарки в старых бортовых журналах… Я просто ощутил его присутствие, как старый китобой ощущает присутствие огромного нарвала под своим шлюпом. Только вот гарпун для такого дела нужен потяжелее… Я почувствовал остров. Взял его след. И отправился на охоту. Безумие, верно? Кому еще придет в голову охотиться на остров, да еще тот, которого не существует в природе? Это ведь то же самое, что охотится на гору!..»

«Вы были весьма… увлеченным человеком».

Полковник издал скрипучий смешок.

«Это еще слабо сказано. Я буквально помешался на этом проклятом острове. Я знал, что он существует, хотя он не был описан ни одним капитаном и ни одним лоцманом. Я искал его двенадцать лет, Уинтерблоссом. Разговаривал со странными людьми в портовых пабах, которые после пинты шотландского горького несли вздор про морскую деву с Фиджи[164] и гигантскую ремору[165], удерживавшую корабль под полными парами. Я собирал показания людей, которые человеку думающему и отдающему себе отчет, показались бы несвязанными галлюцинациями. Я по крохам восстанавливал истории отдельных судов и их экипажей. Остров был там. Я знал. Мой Левиафан плавал на любых широтах и глубинах, но всегда оставался в одном и том же месте. Проблема была в том, что место это располагалось там, куда трудно добраться на парусах, веслах или угле».