Искры - Михаил Соколов

Чургин достал часы и, посмотрев на них, спокойно сказал Оксане:

— Ну, мне пора, сестра. Скажи, чтоб запрягли лошадь. — И, повернувшись к Якову, спокойно ответил: — Напрасно вы так разволновались. Я просто хотел проверить вашу искренность, и вот проверил. Вы… как бы это мягче выразиться? — щелкнул он пальцами. — Вы на поверку оказались все тем же капиталистом — жестоким и властолюбивым. Цена вашей честности — медный грош… Пошли, Оксана, пока я не начал говорить по-настоящему с твоим… мужем.

— Пойдем сначала поужинаем, а потом я тебя провожу, — сказала Оксана и повела Чургина в столовую.

Яков остановился посреди комнаты, опустил голову и, заложив руки назад, думал: «Провел! Как мальчишку, провел! Какой же я идиот! А впрочем, гнать в три шеи надо всех таких родичей. К черту!»

Спустя полчаса Чургин уехал. Прощаясь с Оксаной, он спросил:

— Ну, увидела теперь настоящего молодого Загорулькина?

Оксана вздохнула:

— Увидела, Илья.

— А теперь смотри сама, что тебе делать. Прощай.

— До свиданья, Илья. Передай привет Варе, Леону и… — Оксана помолчала и твердо добавила: — и Леониду Константиновичу.

— Спасибо, передам.

Чургин сел в фаэтон. Кони крупно шагнули, звякнули подковами и выкатили экипаж за ворота. И долго было слышно, как лошади гулко били о дорогу копытами, а потом все стихло.

Во дворе, на столбе, тускло мерцала лампа. Возле нее летали белые бабочки, обжигались о стекло и падали, погибая.

А Оксана все стояла у парадного, одинокая, печальная, и слушала, не донесется ли стук экипажа. Но кругом было тихо и безлюдно. Одни собаки тоскливо лаяли на хуторе, да в камышах на речке назойливо квакали лягушки.

Где-то ударил перепел, горячо, призывно. Оксана обернулась на его крик, но он не повторился, и она уныло пошла в дом.

Глава пятая

1

Четырнадцатого июня 1905 года в Одессе бросил якорь мятежный броненосец «Князь Потемкин-Таврический» и матросы присоединились к бастующим рабочим.

Семнадцатого июня вспыхнуло восстание на броненосце «Георгий Победоносец». Вслед за тем волнения охватили матросов на кораблях «Прут», «Минин» и «Александр Второй».

Правительство объявило Одессу, Севастополь и Николаев на военном положении и приказало черноморской эскадре расстрелять броненосец «Потемкин». Но эскадра не выполнила приказа и ушла в открытое море. Тогда царское правительство послало Турции и Румынии ноты с требованием рассматривать восставших матросов русского флота как уголовных преступников и усмирить их.

«Революция овладевает броненосцем — событие, невиданное в истории!»

«Правительство царя унизилось до того, что умоляет турецкого султана и короля румынского быть настолько добрыми выполнить для него ту полицейскую работу, которую оно само для себя выполнить уже не в состоянии».

Так писали некоторые западноевропейские газеты о позорной ноте русского самодержавия.

Турецкие министры на экстренном заседании решили ответить царю, что между Турцией и Россией нет договора о выдаче преступников. Однако правительство Румынии заявило, что будет рассматривать восставших русских матросов, если они высадятся в румынском порту, всего лишь как иностранных дезертиров. И когда миноносец «Стремительный», команда которого состояла из одних офицеров, пришел в Констанцу, чтобы потопить «Потемкина», командиру миноносца было дано понять, что хозяином в румынских водах является румынское правительство.

Волнения охватили весь юг России. Против «бунтовщиков» были направлены карательные войска. Из Петербурга шли приказы: «Пощады не давать!»

И войска по всем правилам военного искусства начали гражданскую войну против безоружных рабочих и крестьян. Улицы восставшей Одессы были залиты кровью, от расстрелов пострадало до шести тысяч человек мирного населения. Карательные войска прошли по селам Херсонской губернии, силой оружия подавили крестьянское восстание, убили семьсот человек. В Севастополе и Николаеве по приговорам военных судов было расстреляно сто шестьдесят рабочих военных арсеналов. Но рабочие и крестьяне продолжали борьбу за свободу.

Царское правительство пыталось скрыть от народа весть о событиях в Черноморском флоте. Тогда броненосец «Потемкин» передал иностранным консульствам в Румынии прокламацию об объявлении войны царскому флоту, а Ленин в Женеве тотчас же комментировал этот акт в газете «Пролетарий» волнующими словами:

«Русская революция объявила Европе об открытой войне русского народа с царизмом».

Иностранные корреспонденты телеграфировали из Одессы в Европу: «Начинается, повидимому, борьба не на жизнь, а на смерть между народом и бюрократией».

«Да, настоящая борьба за свободу, борьба не на жизнь, а на смерть», — отвечал Ленин и провозглашал: — «Да здравствует революционное правительство!»

Но именно этого нового, революционного правительства и боялась русская буржуазия. Депутаты ее, во главе с князем Трубецким, добившись приема у царя, поспешили уверить его в том, что они — «люди порядка и мира», и стали упрашивать «созвать народных представителей», которые-де «помогут трону в решении насущных задач».

Николай Второй выслушал князя Трубецкого, поблагодарил его «за выраженные чувства» и «желание работать вместе» и сказал: «Моя царская воля созвать народных представителей непоколебима».

Но когда князь Трубецкой получил письменный текст речи царя, там не оказалось обещания созвать народных представителей.

Леон, стоя против Ряшина с газетой в руках, возмущенно говорил:

— И вы, называющие себя социал-демократами и марксистами, пресмыкаетесь перед друзьями этого самого князя Трубецкого, продолжаете просить этих господ «учесть требования пролетариата к самодержавию» и прочите их в руководители русской революции? Вы ждете каких-то революционных действий от этих «людей порядка и мира», которые расшаркиваются перед царем и его министрами? До чего же вы докатились, меньшевики!

— Я пришел к тебе не лекции слушать, — сумрачно ответил Ряшин. — Вот наши предложения: или вы предоставляете нам половину мест в комитете, и тогда мы будем работать сообща, или мы поведем против вас, комитетчиков, беспощадную борьбу, как против якобинцев. Всероссийская конференция нашей партии считает ваши, большевиков, действия…

— Третий съезд считает вас, меньшевиков, ничего общего не имеющими с нашей революционной партией, — прервал его Леон. — Твой ультиматум я отвергаю. Предъявляю тебе требование комитета: распустить свой «союз» и присоединиться к решениям третьего съезда. Если вы, меньшевики, этого не сделаете, мы порываем с вами все отношения и будем бороться с вами, как с непролетарской, буржуазной партией.

Леон положил газету на стол и отошел к окну. А Ряшин встал с табурета, взял белую соломенную шляпу и спросил:

— Ты все сказал? Или, быть может, ты сообщишь мое мнение комитету?

— Все. Твое мнение комитету известно…

Ряшин покачал головой, усмехнулся и заговорил в примирительном тоне:

— Ты умный человек и твердый руководитель. Мне хотелось бы договориться с тобой. Говорю прямо: переходи на нашу сторону, и ты будешь руководить всеми нами — и здесь, и в губернии, как товарищ председателя губернского комитета. Это предложение Полякова.

Леон медленно прошелся по комнате. А Ряшин вертел в руках шляпу и ждал. «Не согласен… Колеблется», — думал он, медля уходить, и вдруг почувствовал, что ноги его оторвались от земли, а в следующую минуту Леон нес его на руках, прямо, как бревно, держа впереди себя. Ногой толкнув дверь и распахнув ее, он выбросил Ряшина во двор, а вслед ему бросил его белую шляпу.

— Подлец, — сказал он и закрыл дверь.

Когда спустились сумерки, пришли Лавренев, Вихряй и Вано Леонидзе.

— Что это ты так изменился, мой друг? — обратился Вано Леонидзе к Леону. — Не кормят тебя, что ли?

— Аппетита нет, — отшучивался Леон.

— Это бывает, — усмехнулся Вано Леонидзе и, достав из ящика несколько штук апельсинов, отдал их Леону. — Попробуй, для аппетита, а я тебе расскажу кое-что.

Леон надломил корку апельсина. Она покрылась росинками сока, и по комнате пошел острый, сильный запах.

— Мы с Вихряем ехали с Кавказа морем, через Одессу, и там повстречались с Лукой Матвеичем, — начал рассказывать Вано Леонидзе. — Старик отобрал у нас два ящика винтовок, а тебе оставил несколько маузеров и велел передать вам с Чургиным: надо немедленно организовать забастовку протеста против расправы самодержавия с одесскими рабочими и большую политическую демонстрацию в знак солидарности с одесскими рабочими и с матросами «Потемкина».