Дочери Лалады. Паруса души - Алана Инош

же нельзя? — Реттлинг поднялся со своего места. — Оно у меня в комнате, сейчас принесу.

Спустя пару минут он вернулся с бутылочкой из коричневого стекла и вручил её Эвельгеру. Тот внимательно прочёл этикетку, открыл пробку, понюхал и поморщился. Реттлинг усмехнулся.

— Запах действительно не самый приятный, но главное — блестящий результат!

Он был блестящим в самом прямом смысле этого слова: череп Реттлинга сверкал, точно маслом натёртый или отшлифованный. Эвельгер поинтересовался о цене и о том, где это средство можно приобрести или заказать. Снадобье оказалось недешёвым, а купить его можно было в салоне на Двенадцатой Западной улице; также там продавались различные духи, тушь для ресниц и прочие средства для красоты.

— Да, средство стоит дорого, но расходуется очень экономно, одной бутылки хватает на полгода, — сказал Реттлинг, проводя рукой по голове и демонстрируя её безупречную гладкость.

Разрешил он дотронуться до своего черепа и Эвельгеру с Эллейв, дабы они убедились в эффективности средства.

— Пожалуй, стоит испробовать, — кивнул Эвельгер. — На днях надо будет наведаться в это заведение.

— Я с тобой, — сказала Эллейв. — Мне тоже не помешает такое снадобье. Здорово время экономит.

Они выпили ещё по паре чарочек. Градус откровения повысился, языки развязались. Реттлинг снял перчатки, потому что в них ему было не слишком удобно закусывать, и разговор плавно соскользнул на общую для него с Эвельгером тему — вдовство. Оказалось, что Реттлинг уже как бы и не совсем вдовец: на него обратила внимание одна в высшей степени достойная госпожа, Реттлинг не устоял и нарушил траур. У них было несколько свиданий, она звала его в мужья, но он отказался, устыдившись своей несдержанности и ужаснувшись оттого, что не соблюл верность памяти Дамрад. А недавно Реттлинг узнал, что у него есть полуторагодовалая доченька. Дамрад от него так ни разу и не родила, и это в своё время сильно било по его мужскому самолюбию: за что она забраковала его, почему не хотела от него детей? Она никогда не говорила об этом, а он не решался спрашивать... И вот — долгожданная малютка появилась, но своего родного отца так пока и не узнала.

— Так какого гнилого хераупса ты отверг предложение этой госпожи? — нахмурился Эвельгер. — Почему твоя девочка растёт без батюшки?!

Реттлинг с горечью покачал головой.

— Я — негодяй, недостойный их. Госпожа эта нашла себе сухопутного мужа, а обо мне, наверно, уже и думать забыла. Я уже привык к трауру, привык к мысли, что одна мне только дорога и осталась — на дне морском вечный покой найти.

Эвельгер снова наполнил чарки.

— Послушай, дружище... Я и сам когда-то так думал. И жил так. Я носил под сердцем боль, и она была столь сильна, что помешала мне полноценно дарить любовь моему сыну. Мой мальчик вырос почти без меня. Только недавно, когда боль меня покинула, мы с ним наконец восстановили те отношения, которых нам так не хватало всё это время. Это твоя боль виновата, это она не даёт тебе стать счастливым, приятель. Когда мы вернёмся из этой экспедиции, тебе обязательно надо встретиться с госпожой Онирис. Она удивительная врачевательница.

— Женщина, чьим именем назван корабль? — едва заметно улыбнулся Реттлинг.

— Она самая, — вставила слово Эллейв. — Это моя супруга. Предлагаю эту чарку выпить за неё.

— За прекрасную госпожу Онирис, — поддержал Эвельгер, поднимая свой сосуд с хмельным.

Они выпили. Реттлинг провёл по лицу ладонью и вздохнул.

— Мне бы очень хотелось, чтобы моя девочка обнимала меня за шею своими маленькими нежными ручками и называла батюшкой... Но, увы, второй раз предложение я уже не получу. У той госпожи, вероятно, тоже гордость есть, снова не позовёт в мужья. Отказался так отказался... Чего теперь плакать...

— Поверь, приятель, нет ничего невозможного, — сказал Эвельгер, опустив ему руку на плечо. — Твоя малютка ещё обнимет тебя, вот увидишь.

Они довольно много выпили в этот вечер, но не до бесчувствия — спать уходили на своих ногах, не шатаясь. Наутро Реттлинг был трезв как стёклышко и холоден как лёд, а о своих вчерашних откровениях, вероятно, сожалел. Но жалеть было поздно: застёгнутая на все пуговицы душа приоткрылась, Эллейв с Эвельгером увидели его настоящего, без ледяной маски. И это оказалось весьма полезно, поскольку им предстояло вместе участвовать в непростой экспедиции, а для этого требовалось хорошо друг друга знать и друг другу доверять.

21. Глаза Волчицы

Наконец все приготовления завершились, и погожим ранним утром три корабля покинули порт Ингильтвены. Впереди шла «Прекрасная Онирис», за нею следовали «Сияющая слава» и «Неустрашимый». Владычица Седвейг лично проводила их в путь, а Эллейв перед отплытием не забыла распределить по палубам благовония, которые ей с благословением вручила жрица на Силлегских островах. Благовония не рассыпались, а удивительным образом впитались в палубу каждого корабля, не оставив и следа.

Если бы не шляпы, головы Эллейв с Эвельгером сверкали бы в лучах Макши, точно стеклянной глазурью покрытые: они испробовали средство Реттлинга и увезли с собой по бутылке, приобретённой на Двенадцатой Западной улице. На ближайшие полгода им можно было забыть о бритве.

Что же творилось со стрелкой Путеводного Компаса? Стоило им выйти в море и немного отойти от порта, как та начала бешено крутиться то в одну, то в другую сторону; временами она замирала, а потом опять начинала свой безумный танец. Эллейв была озадачена. Она попала в странное положение: её назначили руководить экспедицией, она должна была вести их к цели, но пока сама не знала, куда направлять корабли, каким курсом идти.

— Да хераупс тебя в рот выдери! — сквозь зубы ругалась она, стоя на капитанском мостике и время от времени открывая крышечку Компаса.

Что-то ей подсказывало, что скоро стрелка должна успокоиться, а пока приходилось идти наугад, буквально — куда глаза глядят. С двумя другими капитанами она обменивалась сообщениями с помощью большого тонкого экрана из хмари, зависшего над кораблём: как известно, хмарь повиновалась мыслям, и Эллейв проделывала в экране отверстия в форме букв. Можно было и заставлять хмарь принимать форму надписей, но опыт показывал, что при первом способе письмена более отчётливо видны и разборчивы. На отправку одного сообщения уходило времени даже меньше, чем на произнесение его вслух, так как хмарь отзывалась на приказы молниеносно, буквально вслед за мыслью принимая её графическую форму. Эвельгер