Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин

—  И это кольцо носил на кровавой руке, — брезг­ливо сказал Юнус, — тот, кто, незваный-непрошеный, вторгся в нашу прекрасную страну, кто принёс неис­числимые беды и страдания народу. Лугу государства Энвер не даровал зелени. Дайте его мне, это грязное кольцо — причину гибели тысяч и тысяч людей. Я поло­жу его на железную наковальню и ударю по нему трёх­пудовым молотом... Разобью вдребезги... в пыль...

—  Не стоит, товарищи, вытягивать из могилы хали­фа Маъмуна, — заговорил Пантелеймон Кондратьевич, — зачем перетряхивать тысячелетия?..     Но что бы сказал почтеннейший покойничек Энвербей, если бы знал, что такие кольца выдавались всем контрразведчикам «Йнтеллидженс Сервис», чуть ли не в качестве отличительного знака... Символ халифа Маъмуна! Использо­вать всякую мистику себе на потребу.

—  Остается одно непонятным, — подумал вслух док­тор. — Значит, ишан  кабадианский...

—  Что ишан? — спросил Пантелеймон Кондратьевич.

—  У него я видел такое же кольцо.

—  Ну, это дело совсем другое...— Но  почему,  Пан­телеймон Кондратьевич не объяснил.

Величайшее равнодушие проявил к агатовому перст­ню Алаярбек Даниарбек.

 — Астафирулла! Бог, спаси! — только пробормотал он. — Прибегаю к помощи божьей от побитого камнями сатаны. Пусть лежит халиф Маъмун в своей могиле, и, пусть не хватит у него сил поднять надгробие. А то вылезет и потребует свой перстень.

—  Пётр Иванович, — спросил он доктора, — нельзя ли забросить это проклятое кольцо в самый глубокий колодец, а то найдёт ещё один безумец,    наденет на палец — и опять начнётся война.

Никакой радости Алаярбек Даниарбек по случаю гибели Энвербея не выразил.

—  Не пристало веселиться, когда ангел смерти ря­дом, — сказал он. — Но зять халифа — слишком святой человек, чтобы ему хорошо было бы среди грешных лю­дей. Пусть лучше там сидит...

—  А это уж совсем непонятно! — воскликнул Гриневич. Из полевой сум-ки вывалился футлярчик, при ударе об пол он открылся, и из него выпала ме-талли­ческая вещица.

Доктор, Пантелеймон Кондратьевич, командиры нагнулись и с интересом разглядывали отливавший ма­товым блеском крестик.

—  Асафирулла! — вздохнул с ужасом Алаярбек Да­ниарбек, — зять хали-фа... о аллах... держал при себе крест. Он... он отступник!..

—  Железный крест... Германский орден железного креста.

—  Энвер был награжден немецким орденом?!

—  Ничего удивительного! Смотрите, — Пантелеймон Кондратьевич уже развернул лист глянцевой  бумаги. — «Рейхе Рескрипт» — рескрипт немец-кого императора Вильгельма II Гогенцоллерна о награждении вице-генера-лиссимуса турецкой службы Энвер-паши за чрез­вычайные услуги родине и верность своему союзнику Германской империи орденом железного креста второй степени!

—  Каково! — заметил Гриневич.— Так усердно про­давал немцам Турцию, что даже орденочек подкинули за лакейскую службу.

—  А вот и газетная вырезка. Господину Энверу вручил железный крест генерал Фалькенгейм.

—  Вот вам, с одной стороны — зять халифа, вопли о священной войне    мусульман, а с другой — крестик священной Римской империи на груди. Тут весь двулич­ный Энвер, как на ладони.

—  Ох-охо! — стонал Алаярбек Даниарбек. — Он даже и не мусульманин,    а сколько морочил головы мусульманам. Проклятый злорадствовал, возмечтав быть плакальщиком на поминках по нас, а колесо судьбы... ай-яй-яй... столь прискорбно повернулось! Верх оказался внизу, а низ — наверху, и, увы, увы, нам иришлось оплакивать эту... благочестивую собаку... Поистине,  аллах делает мёртвое живым, а живое — мёртвым!

Но медно-красное лицо Алаярбека Даниарбека от­нюдь не походило на лицо плакальщика и сияло удов­летворением. В глубине души он надеялся, что с ги­белью Энвербея война кончится и доктор поспешит вернуться в Самарканд.

Взъерошив свою бородку и пробормотав «иншалла!», он ушел чистить своего Белка.

Гриневич положил кольцо на ладонь и долго смот­рел на него.

И вот всё, что осталось от того, кто ворочал делами мира, от одного из самых кровавых в истории авантю­ристов.

Гриневич ни на минуту не допускал и мысли, что найденный труп принадлежит не Энверу, а кому-то другому.

Да и сведения, полученные вскоре от противника, подтверждали гибель Энвербея. В перехваченной переписке басмаческие главари с наружным прискор­бием и не без злорадства уведомляли друг друга о том, что жизненный путь зятя халифа преждевременно прервался в бою. Но каждое письмо по-своему оцени­вало факт гибели главнокомандующего исламской ар­мией. Одни утверждали, что он умер от желудочных колик в ночь накануне рокового сражения. Другие  пи­сали, что Энвербей изменнически убит во время пере­говоров с красным камандованием на пороге мечети. Третьи клялись, что к    нему подослал Ибрагимбек какого-то армянина, который ему сонному отрезал голову в постели, и что на утро нашли обезглавленное тело зятя халифа и  бездыханную его супругу, плава­ющую в крови. Четвёртые, и это были в основном тур­ки, с азартом распространяли версию, что Энвербей погиб как борец за веру, пламенный гази с мечом в ру­ке, озарённый сиянием ангельских      крыл, сразив девятьсот девяносто девять нечестивых большевиков. Были  и такие, которые считали, что халифа ислама убрали с пути англичане, как только узнали, что в Пешавере и Карачи индийские мусульмане решили призвать к себе Энвербея воевать с вековыми их поработителями. Что же касается о случае с ишаном кабадианским, то шёпотом передавали, что, конечно, он    стрелял в ту достопамятную ночь, но стрелял во славу аллаха и про­рока его Мухаммеда в двух проклятых инглизов про­бравшихся в стан Энвербея со злокознённой целью из­вести «зятя халифа» и сделать командующим какого-то своего человека.

Во всяком случае Энвербей был безусловно мёртв. Таинственные инглизы, и в их числе уполномоченный правительства его величества Малькольм Филипс, мёрт­вые или живые, бесследно исчезли так же, как и мифи­ческий армянин.

Что же касается ишана кабадианского, то, сделав свое дело, он спокойно вышел из шатра, сел на коня, и сопровождаемый своими воинами, отбыл в неизве­стном направлении. Тьма южной ночи окутала его следы, Труп зятя халифа похоронили на выжженном лысом холме, и могила его стала одно время почитаемой му­сульманским духовенством и местными фанатиками. Впрочем, могилу скоро забыли, и сейчас едва ли даже остались от неё следы.

Глава  тридцать  седьмая. ИШАНСКОЕ ПОДВОРЬЕ

                                                           Караван  ушёл, и остался пепел костров.