Набат. Агатовый перстень - Михаил Шевердин

Мёртвоголовый адъютант быстро перевёл его фразу. Англичанин продолжал:

—  ...И доблестными поступками льва ислама, зятя халифа, командующего Энвера-паши...

В шатре началось оживление.

Ого! Значительное заявление! Большие, видно, про­изошли перемены.

Кто не знал, что у Энвербея с англичанами были всегда натянутые отношения еще со времен 1914 года. Видимо, Британия ныне решила безоговорочно поддер­жать зятя халифа. А раз так, польётся потоком англий­ское золото, пойдут всё новые и новые караваны с вин­товками, пулемётами, патронами. Дела улучшаются.

Слова британца произвели преотличное впечатле­ние и на Энвербея. Он ещё больше выпятил грудь и, потрогав торчащие стрелки усов, поглядел на стоявших в глубине турецких офицеров. Тотчас же он перевел взгляд на собрание. Очень хотелось бы уловить переме­ну в выражении лиц, но все они сливались в краснова­тые лоснящиеся  пятна. По-прежнему чадили факелы. Ослепляюще бил свет газокалильного фонаря, давил на всё низкий выгнувшийся потолок шатра, отчего дела­лось нестерпимо душно.

Едва только курбаши и беки разобрались в смысле слов англичанина, как в шатре стало оживленно. Конец речи Малькольма Филипса заглушили шумные «дост» и «офарин», коими на тоях и празднествах зрители и гости приветствуют удачливых плясунов и музыкантов.

Шум нарастал, и Энвербей, постояв немного, уселся сам на расшитые подушки и пригласил сесть своих приближённых, отказавшись от мысли произносить речь сейчас. По физиономиям сидевших поближе видно было, что все хотят есть и дастархан манит глаза и же­лудки.

Сделав знак, чтобы вносили угощение, Энвербей на­клонил голову к что-то оживлённо говорившему англи­чанину, но шум вдруг стих. Энвербей увидел, что от входа по длинному проходу между дастарханами идёт высокий худой человек, с горящими, глубоко запавши­ми глазами, сопровождаемый невысокими вооружённы­ми крепышами.

Только теперь, когда в шатре воцарилась тревожная, выжидательная тишина. Энвербей понял, что наконец-то приехал долгожданный Сеид Музаффар, ишан Кабадианский. Энвербей изобразил улыбку и широким жес­том пригласил ишана на возвышение.

Не спуская с Энвербея пристального взгляда, ишан быстро шёл по коридору из любопытствующих напря­жённых лиц. Но он не обращал на них внимания. Сеид Музаффар ни на секуду не выпускал из поля зрения людей, сидевших на возвышении и ярко освещенных светом газокалильного фонаря, шипение которого гром­ко звучало в наступившей тишине.

Не поднимаясь и даже не привстав, Энвербей само­довольно потрогал усы и громко, членораздельно про­изнес:

— Наконец-то вы пожаловали, господин ишан Сеид Музаффар. Мы очень довольны, что вы займете место у нашего ковра.

В тоне Энвербея звучало чувство самодовольства и надменного торжества, и по рядам сидевших прошелся вздох почтения к мудрости зятя халифа. Все отставили еду, вытерли от сала пальцы и уставились на Энвербея и ишана, боясь пропустить хоть слово из того, что они скажут сейчас.

Не сводя остановившегося взгляда с лица Энвербея, ишан заговорил просто, без всякой аффектации. Только хрипотца в голосе выдавала его волнение. Он громко произнёс:

—  Ты зачем прибежал к нам, Энвер? Что? Тебе ма­ло твоей Турции, Энвер? Ты сколько крови пролил, Энвер? Сколько горя и слёз матерям таджиков и узбе­ков причинил, сколько разорения принёс?

Гром среди ясного неба меньше ошеломил бы Энвер­бея, его приближённых и курбашей, нежели эти отчёт­ливо прозвучавшие простые, немыслимые, но убий­ственно ясные по своему смыслу слова. Кто мог ожидать от ишана кабадианского чего-нибудь похожего! Ещё только доходили до сознания эти слова, ещё мысль Энвербея судорожно искала какого-то особого смысла в них, смысла в свою пользу, а ишан, приблизясь к зя­тю халифа, продолжал:

—  Собака Энвер, сколько горя и мучений сынам таджиков и узбеков причинил, ты, Энвер! Сколько разо­рения и гибели принёс ты селениям горной страны, Эн­вер? Сколько нежных детишек ты сожрал, Энвер-людоед?

Все были поражены словами ишана. Был поражён, просто ошеломлён и сам Энвербей. Топорща усы, он тупо смотрел на ишана, на его большую лисью шап­ку, на его кудрявящуюся рыжеватую бородку, на его руки, медленно раздвигавшие борта верблюжьего ха­лата...

В ушах зятя халифа отдавались громкие слова ишана.

—  Ты бродячий пёс,  Энвер, и ты умрёшь, как пёс, Энвер.

И тут Энвербей и сидевшие на возвышении увидели, что в каждой руке ишана поблескивает вороненая сталь маузера.

Невероятно!.. Так невероято, так неожиданно, что Энвербей хотя и открыл рот, но не мог выдавить из себя ни слова.

Он только расслабленно задышал и замахал перед посеревшим своим лицом руками, точно пытаясь снять с глаз паутину, и начал пятиться задом...

Большинство курбашей видели только широкую спину ишана и не сразу сообразили, что случилось.

Но стрельба сразу же вернула всех к действитель­ности. Все мгновенно поняли опасность и кинулись спа­сать свою шкуру.

А выстрелы всё гремели. Ишан, расставив широко ноги, прижав руки к бокам, стрелял.

В суматохе факелы потухли, газокалильный фонарь вспыхнул и погас.

Всё тот же голос с хрипотцой выкрикнул в полу­тьме:

— Я сделал свое дело!

Ишан прошёл решительным шагом по проходу. Перед ним его люди ударами прикладов расталкивали курбашей.

Рёв голосов, винтовочная пальба потрясли стан зятя халифа.

Глава тридцать шестая. ГОЛОС  ХАЛИФА  МАЪМУНА

                                                                    Считай свою жизнь всецело  вет­ром.

                                                                                    Ферид-эд-Дин Аттар

Отчаянные попытки Энвербея в период, предшество­вавший последним  событиям, открыть себе дорогу на юг не удались. Он только распылил свои силы, прика­зав басмаческим отрядам занять все переправы на бур­ной и глубоководной реке Вахш, от гор до устья при впадении в Аму-Дарью, носящую здесь название Пяндж. Энвербей объявил тогда во всеуслышание, что Кухистан неприступен, что река Вахш — непреодоли­мый рубеж. На юг к англичанам скакали гонцы, езди­ли многочисленные уполномоченные. Энвербей уже меньше кричал о всетурецком государстве, помалкивал он и о великих идеях ислама. Зять халифа вёл переговоры с  Ибрагимбеком, оставшимся в тылу Красной Армии, о мире, о дружбе, взаимной помощи. Караваны с патронами, винтовками беспрепятственно достигали лагеря Энвербея близ Бальджуана. С каждым днём его положение укреплялось. Энвербей уже поджидал артиллерийские орудия и готовил новое наступление.