Наваждение - Пола Волски

Поручили это, естественно, Улуару Валёру, доказавшему своим успехом с Кокоттой, что он понимает природу Чувствительниц, сотворенных для зла.

Его привезли в подвалы "Гробницы" и заставили работать в древнем пыточном застенке. Дни и ночи он проводил в сыром погребе без окон, где пол был красен от глубоко въевшейся крови, а стены пропитаны воплями истязуемых, словно губка - водой. Не смыкая глаз, бился он над спящими Пыточницами, и труды его не пропали втуне: они пробудились, они заявили о себе. Их тупые желания и стремления заполнили затхлую темницу и тяжким грузом легли на сверхвосприимчивое сознание Улуара Валёра.

Со столь примитивной злобой он столкнулся впервые; она была еще хуже откровенного солипсизма Кокотты, ибо в Пыточницах непомерная жестокость не уравновешивалась разумом. Они жаждали ломать, крушить, подавлять; безоговорочное подчинение жертвы - вот на что их изначально нацелили. Они были упорны и неутомимы - в отличие от Улуара, который смертельно устал от их безжалостной тупости. Она настигала его даже во сне, ибо механическая жестокость окрашивала собою его сновидения. Это сильно подрывало его здоровье, но еще хуже ему пришлось, когда пробужденных Пыточниц впервые опробовали на живых заключенных, а его заставили присутствовать при этом. Улуар во всякое время ощущал усталость, упадок сил, подавленность и отчаяние. У него болела голова, слезились глаза, тошнота подступала к горлу; ему часто казалось, что он не выдержит еще одной ночи подневольного напряжения. Тем не менее он как-то держался. Этого требовал Уисс, а требования Уисса надлежало исполнять любой ценой.

Он почти забыл свет солнца и запах свежего воздуха. Впрочем, глотнуть последнего ему представился случай. Улуару дозволили на короткое время, ночью, под усиленным конвоем, покинуть подвалы "Гробницы". Ни о каком великодушии со стороны тюремщиков речи быть не могло - просто услуги Улуара понадобились в другом месте. Чувствительнице Кокотте, дабы пребывать в безмятежности, требовалось время от времени общение с другим разумом. Таким образом она давала знать служителям из плоти и крови о своих нуждах и пожеланиях. Для этого Улуар, понятно, подходил, как никто другой, - ведь он пробудил Кокотту. Улуару это было не по душе, но хотя бы давало возможность на два-три часа вырваться из подвала; да и в любом случае его согласия никто не спрашивал.

Народогвардейцам предстояло вывезти его ночью в закрытой карете. По такому случаю площадь Равенства очистили и выставили кордон из жандармов. Кокотта предпочитала общаться без свидетелей. Улуар - тоже, хотя его желания не имели значения.

Когда настал час и за ним пришли, Улуар с удивлением глядел, как с его рук и лодыжек сбивают оковы - он уже успел привыкнуть к ним.

Его торопливо извлекли из подвала, провели по многочисленным лестницам, вывели на воздух и затолкали в карету. Улуар еле держался на ногах; он был бледен, нездоров и совершенно сломлен. Его усадили между двумя ражими верзилами народогвардейцами, возница щелкнул кнутом, и карета со скрипом тронулась. Окна, разумеется, были закрыты. Внутри царил почти непроглядный мрак, но сквозь щели под шторками проникали сладкие струйки свежего воздуха, от которого щипало в носу. Улуар вспомнил о своем домике на болотах в родном Ворве. Последнее время он почти забыл Ворв, представлявшийся теперь бесконечно далеким, чудесным и утраченным сказочным уголком, память о котором лишь бередила душу. Но сейчас Улуар невольно подумал о Ворве, и на глаза у него навернулись жгучие слезы. Он порадовался, что в карете темно, - тюремщики не увидят его слез; хоть в этом повезло, они и без того его презирают.

Цокот подков сделался более гулким, колеса заскрипели чуть по-иному, и Улуар понял, что карета въехала на Винкулийский мост. Они следовали тем же путем, что повозки с осужденными, которых везут из "Гробницы" к месту казни. Путем, которого могло бы не быть, не пробуди он... Впрочем, что толку себя винить? Останься Кокотта в оцепенении, Уисс и его присные наверняка измыслили бы другой, не менее действенный способ массовых казней.

Винкулийский мост остался позади; сейчас они, верно, приближаются к Набережному рынку. До площади Равенства оставалось еще ехать и ехать, поэтому Улуар оторопел, когда карета дернулась и внезапно остановилась. Его бросило вперед, чуть ли не на колени сидящего напротив народогвардейца. Он умудрился сохранить равновесие, откинулся назад и съежился. В темноте конвойные принялись от души ругаться, потом кто-то из них поднял шторку, впустив слабый свет каретных фонарей. Однако Улуар еще раньше ощутил присутствие чар - сродни его искусству, но много сильнее. После возвращения из общины Божениль ему не приходилось встречаться со столь подавляющим могуществом. Как ни вымотан и подавлен был Улуар, он понял, что происходит настоящее чудо.

Собственное мастерство ограждало Улуара от наваждения, но он видел призрачные очертания того, что его спутники восприняли как реальность, баррикаду, возведенную из бочек, козлов для пилки дров, мешков и тюков. Она на глазах расплывалась клубами тумана, но в остальном напоминала самое обычное заграждение, какое разъяренные горожане могли устроить на скорую руку за час-другой. Но горожан не было видно - за полночь на Набережном рынке царило безлюдье, - да и кому могло прийти в голову преграждать путь карете? Лишь Улуар понимал, что это обман, но даже он не сразу постиг его смысл.

Не восприимчивые к наваждениям лошади беспокойно били копытами. Народогвардейцы злились и проклинали все на свете, Улуар ждал и всматривался. Он увидел, как от туманного облака оторвался клок, сгустился и принял облик невысокой тонкой фигуры - седого, хрупкого на вид старика в очках. Лицо его было незнакомо Улуару, но наваждение, вне всякого сомнения, исходило именно от него; незнакомец буквально излучал осязаемые волны чародейного могущества. Улуар подивился, как это его спутники ничего не видят. Правда, в их теперешнем состоянии им было не до наблюдений: на глазах у них внезапно оказались призрачные повязки, во рту - мнимые кляпы, а на руках и лодыжках - просвечивающие оковы. Народогвардейцы остервенело И бестолково крутились, пытались освободиться от несуществующих пут и повязок, издавая при этом судорожное глухое мычание. Поистине впечатляющая картина. Чтобы сотворить наваждение, способное противостоять физическому сопротивлению, требовалось совершенное чародейное искусство. Неизвестный мастер, кто бы он ни был, не только справился с этим; он одновременно удерживал под контролем сознание пятерых народогвардейцев. Улуар дивился и восхищался.

Незнакомец спокойно подошел к карете, открыл дверцу, заглянул и робко осведомился, словно спрашивая дорогу: