История моей жизни. Записки пойменного жителя - Иван Яковлевич Юров

В середине мая, когда листья на деревьях были ещё не больше пятачка, зацветали черёмухи. Посмотришь, бывало, на ближний от деревни желто-зелёный лес и в кромках зубчатых лесных полос увидишь стройные черёмухи в белом наряде. Цвела черёмуха густо. Нежные лепестки сплошь закрывали листву деревьев, издали кроны черёмух казались будто окутанными белым сахарным покрывалом. Проходило больше десяти недель, прежде чем на черёмухах созревали смолистые ягоды.

Деревенские парнишки любили зайти в августе в лес да позабавиться: выбрать черёмуху повыше и устроить состязание — кто выше заберётся. Заберётся кто до вершины, сломит густую ветку с чёрными, как угли, ягодами, бросит её вниз на землю. Нагулявшись и от пуза, до оскомины наевшись сладкой черёмухи, парнишки выходили из леса, плюясь друг в друга твёрдыми зёрнами черёмушиных ягод сквозь трубочки сломанного ягеля.

Многие старожилы поймы заготовляли ягоды черёмухи на зиму — сушили её. Когда кто-нибудь из домочадцев чувствовал расстройство в своих животах, — пили кипяток, заваривая в него сушёной ягоды. Она закрепляла.

Известнаявтевременарусскаяпесня «Всадуягодка-малинка призакрытая росла…» словами не подходила к пойменской малине. В междуречье малина росла не в садах и не прикрытая, а в лесах — открытая. Малинник заполнял многие лесные вырубки, кустился в канавах, ползуче разрастался в кустарниках между луговых и хлебных полей. Пойменская ягодка-малинка была крупная, сочная, душистая. Принесёт, бывало, баба корзинку малины, и от неё в избе такой аромат стоял, будто баба с той малиной весь лес в избу приволокла. Малины заготовляли много. Сушили ее, клали в кипяток вместо чая и пили, изгоняя из нутра простуду. Некоторые старухи из разных сушёных трав, корней и листьев малины с добавкой подорожного листа и алоя приготовляли снадобья и лечили ими захиревших людей.

Повсеместно в пойме не росли лишь черника, гонобобель, клюква и морошка. Эти ягоды — спутники хвойных лесов. Такие леса преобладали на северо-западе поймы — к Весьегонску и Яне. Янские и весьегонские жители любили в старину печь пироги с черничной и гонобоблевой начинкой. А если говорить о клюкве, то она много столетий славила Весьегонск и Яну далеко за пределами Молого-Шекснинской поймы.

В янских и весьегонских лесах клюквы было необеримо, там ежегодно её собирали тысячами пудов. Издревле для жителей северо-запада поймы сбор клюквы был хотя и скудной, но всё же статьей дохода. Чтобы как-то заработать копейку для уплаты страховки за своё строение, внести налог за скотину, купить свечку Всевышнему и поставить её в церкви, янские и весьегонские мужики и бабы каждый год осенью облачались в потрёпанную холщевину и лапти, бросали все свои домашние дела и отправлялись на лесные мхи по клюкву. Ходили вместе с детьми: шли все, кто мог собирать ягоды. Многие осенние дни подряд, почти до вывалки первого снега, с утра до ночи, сгорбя свои спины, ползая на коленях по кочкам, промокшие в мшаной воде до пояса, люди горстями собирали клюкву, то и дело ссыпая её в приготовленную тару, а потом грузили на подводы и увозили домой.

Корзинами и мешками, полными клюквы, весьегонские и янские жители заваливали свои повети над скотиньими дворами, крылечные мосты и чуланы, складывали клюкву в амбары и сараи. И не только для себя лично заготовляли они, конечно же, клюкву, но и для отправки в далекие от Весьегонска и Яны места.

В старину тамошние мужики плели под клюкву специальные лубяные корзины из тонкой деревянной щепы-дранки. В те лубяные корзины клюквы убиралось по полтора-два пуда. До революции корзины и мешки с весьегонской и янской клюквой по дешёвой цене покупали через своих посредников у жителей тех мест ушлые новгородские и псковские, рыбинские и мологские, устюжинские и весьегонские купцы. А порядком накопив той клюквы на своих складах-лабазах, те купцы за тридорога поставляли её на кухни для господ или через своих слуг-приказчиков мерками продавали на городских базарах и ярмарках. Святые отцы, братья и сестры, жившие по кельям многих русских монастырей, потребляли янскую и весьегонскую клюкву.

Старожилы рассказывали, как в прежние времена клюква из Молого-Шекснинской поймы плыла на купеческих баржах и лодках-третниках в специально для неё устроенных ледниках. Сначала клюкву переправляли вниз по Мологе и Шексне, а потом по Волге до самого Каспия. Из Астрахани янская и весьегонская клюква попадала даже в Иран и Турцию. В шестидесятых годах XVII века бесшабашные разинцы на своих острогрудых челнах нападали на купеческие караваны, плывущие вниз по Волге, и среди разного товара, отбираемого у купцов, попадались им и лубяные корзины с весьегонской и янской клюквой.

Многие купцы волжских городов прикасались к пойменской клюкве не для того, чтобы из той клюквы варить себе кисели да делать морсы, а чтобы через ту клюкву потуже набить деньгами свои кошельки и бумажники. Сладкие кисели да морсы из клюквы с удовольствием изволили кушать и русские цари-самодержцы, и послы-иноземцы, всегда сидящие возле них. А о боярстве, мелкопоместном дворянстве, духовных пастырях Божьих и наместниках, кои окружали в те времена крестьянскую голытьбу, которая и собирала клюкву да платила оброк сильным мира того, и говорить не приходится. Уж кто-кто, а новгородские и ярославские, угличские и устюжинские бояре, дворяне и графы, протоиереи, попы, дьяконы и все приближённые к этому отряду люди, наверняка смаковали кисели, морсы, квасы, сделанные из весьегонской и янской клюквы.

Цены на клюкву устанавливали не те, кто её собирал, а те, кто ею торговал. За двухпудовую корзину клюквы тот, кто её собирал, мог получить монету на две булки калачом да леденец, обернутый в морщинистую бумагу. И это для сборщиков клюквы считалось тогда доходом.

Часть весьегонских земель не ушла под воду рукотворного моря, и лес на этих землях ещё продолжает существовать вместе со своей спутницей клюквой. Весьегонские жители и ныне охотно собирают клюкву и сдают её государству. Так что былая слава весьегонской клюквы пока что до конца не померкла. А вот янской клюквы теперь не стало. Весь янский лес, который тысячелетиями стоял почти в центре Молого-Шекснинской поймы, в 1936–1940 годах был вырублен, а весной сорок первого пни, оставшиеся после того леса, скрылись под злой водой Рыбинского водохранилища.