К суду истории. О Сталине и сталинизме - Рой Медведев

«Русские сосредоточились как раз на границе, – записывал в июне 1941 года в своем дневнике Геббельс. – Самое лучшее, на что мы можем рассчитывать. Если бы они эшелонировались вглубь, то представляли бы большую опасность» [731] .

То же самое писал в своей «Истории Второй мировой войны» и известный немецкий военный историк К. Типпельскирх, только с большим числом подробностей и деталей [732] .

Еще в начале 30-х годов Реввоенсовет СССР предвидел возможность временного отступления Красной Армии в первый период войны под давлением противника. Поэтому во всех приграничных округах под руководством Якира, Уборевича, Блюхера, Я. К. Берзина была развернута система тайных партизанских баз и проводилась работа по подготовке партизанских кадров и техники. После уничтожения Сталиным этих военачальников начатая ими подготовка к партизанской войне была опорочена как вредительская. Подготовленные отряды были распущены, а партизанские базы ликвидированы. Более того, многие командиры этих отрядов и баз, работавшие пока еще на мирной советской, партийной и хозяйственной работе, были арестованы. Их обвиняли в «неверии в мощь Советского государства» и в «подготовке враждебных действий в тылу советских армий». Из будущих партизан они превратились в «диверсантов» [733] .

Сталин проявил полную растерянность в первые часы и в первые сутки войны, которая оказалась для него столь неожиданной. В книге Жукова имеется достаточное описание первых часов войны. Еще с вечера 21 июня в Наркомате обороны никто не ложился спать, хотя Сталин раньше, чем обычно, покинул Кремль и уехал на свою дачу. Он лег спать в час ночи, крепко спала в эту ночь и почти вся охрана Сталина. С 3 часов 17 минут в Москву со всех фронтов и флотов стали поступать сообщения о налетах немецкой авиации. Только в 4 часа утра Жуков и Тимошенко решились потревожить вождя. «Нарком приказал мне звонить Сталину, – писал Жуков. – Звоню. К телефону никто не подходит. Звоню непрерывно. Наконец слышу сонный голос дежурного генерала охраны. Прошу его позвать к телефону Сталина. Минуты через три к аппарату подошел Сталин. Я доложил обстановку и просил разрешения начать ответные боевые действия. И. В. Сталин молчит. Я слышу только его дыхание.

– Вы меня поняли? – Опять молчание. Наконец Сталин спросил:

– Где нарком?

– Говорит с Киевским округом.

– Приезжайте в Кремль с Тимошенко. Скажите Поскребышеву, чтобы вызвал всех членов Политбюро.

В 4 часа 30 минут утра все вызванные члены Политбюро были в сборе. Меня и наркома пригласили в кабинет. И. В. Сталин был бледен и сидел за столом, держа в руках набитую табаком трубку. Он сказал:

– Надо срочно звонить в германское посольство.

В посольстве ответили, что граф Шуленбург просит принять его для срочного сообщения. Принять посла было поручено Молотову. Тем временем первый заместитель начальника Генштаба генерал Н. Ф. Ватутин передал, что сухопутные войска немцев после сильного артиллерийского огня на ряде участков северо-западного и западного направлений перешли в наступление... Через несколько минут в кабинет быстро вошел В. М. Молотов.

– Германское правительство объявило нам войну...

И. В. Сталин опустился на стул и глубоко задумался. Наступила длительная тягостная пауза. Я рискнул нарушить затянувшееся молчание и предложил немедленно обрушиться всеми имеющимися в приграничных округах силами на прорвавшиеся части противника и задержать их продвижение.

– Не задержать, а уничтожить, – уточнил Тимошенко.

– Давайте директиву, – сказал И. В. Сталин.

В 7 часов 15 минут 22 июня директива наркома обороны № 2 была передана в округа» [734] .

Директива № 1 о приведении войск приграничных округов в боевую готовность была передана из Москвы, как мы уже писали выше, в 0 часов 30 минут 22 июня и до войск дойти не успела. Директива № 2 также была передана с большим запозданием, она поступила в войска в 10 – 11 часов утра, когда сражение было уже в полном разгаре, когда значительная часть советской авиации была уничтожена на аэродромах и преимущество немецких войск определилось на многих участках фронта. Между тем директива наркома требовала от советской авиации «уничтожить авиацию на аэродромах противника и разбомбить основные группировки его наземных войск», но почему-то наносить удары авиации на глубину не свыше 100 – 150 километров. Советские войска отступали, а в директиве была фраза: «Впредь до особого распоряжения наземными войсками границу не переходить».

Днем 22 июня по требованию Сталина войскам была направлена директива № 3 с требованием перехода советских войск в наступление с целью разгрома противника и выхода на его территорию. «Но мы еще точно не знаем, где и какими силами противник наносит свои удары, – сказал Жуков своему заместителю Н. Ватутину, который получил указание Сталина. – Не лучше ли до утра разобраться в том, что происходит на фронте, и уже тогда принять нужное решение?» «Я разделяю Вашу точку зрения, но это дело решенное», – ответил Ватутин.

Если директивы № 1 и № 2 вызвали удивление у командующих фронтами, то директива № 3 вызвала уже раздражение, и оно было вполне обоснованным. Жуков свидетельствует: «Ставя задачу на контрнаступление, Ставка Главного командования не знала реальной обстановки, сложившейся к исходу 22 июня. Не знало обстановки и командование фронтов. В своем решении Главное командование исходило не из анализа реальной обстановки и обоснованных расчетов, а из интуиции и стремления к активности без учета возможностей войск, чего ни в коем случае нельзя делать в ответственные моменты вооруженной борьбы... Предпринятые контрудары в большинстве своем были организованы плохо, а потому и не достигли цели» [735] .

В своем закрытом докладе на XX съезде КПСС Хрущев сообщил делегатам, что после первых крупных поражений на фронте Сталин думал, что наступил конец. «Все, что создал Ленин, – сказал он членам Политбюро, – мы потеряли навсегда». После этого, как свидетельствовал Хрущев, в течение долгого времени «Сталин фактически не руководил военными действиями, прекратив делать что-либо вообще. Он вернулся к активному руководству только после того, как несколько членов Политбюро посетили его и сказали, что необходимо немедленно предпринять определенные шаги, чтобы улучшить положение на фронте» [736] . Хрущев хорошо знал, что он говорил. Среди делегатов съезда были все маршалы СССР и все члены Президиума ЦК КПСС, в том числе и те, кто в конце июня 1941 года явился на дачу Сталина, чтобы просить последнего вернуться к руководству страной и армией.

В 1968 году в документальном романе А. Чаковского «Блокада» были приведены некоторые подробности этого «исчезновения» Сталина в первые дни войны. Речь шла при этом не о художественном вымысле. Чаковский опирался на свидетельства маршала С. Тимошенко и на документы. Мы уже не говорим, что все подобного рода произведения проходят не только общую, но и специальную военную цензуру. О чем же поведал своим читателям Чаковский? Он писал: «Поздним вечером Сталин и несколько сопровождавших его членов Политбюро неожиданно появились в здании Наркомата обороны на улице Фрунзе. Входя в кабинет наркома, Сталин был уверен в себе и спокоен. Однако именно там, в центре военного руководства страны, он впервые со всей конкретностью ощутил масштабы надвигающейся опасности. Танковые группы противника стремились клещами охватить Минск, и казалось, ничто не может противостоять их движению. Связь с нашими отступающими под ударами врага войсками была нарушена... Обычно внешне спокойный, медлительный в разговорах и движениях Сталин на этот раз не смог сдержаться. Он обрушился с гневными, обидными упреками на руководителей Наркомата и Генштаба. Потом, ни на кого не глядя, поникший, ссутулившийся, вышел из здания, сел в машину и уехал в свой кунцевский дом...

...Никто не знал, о чем думал Сталин в течение нескольких десятков часов. Его никто не видел. Он не появлялся в Кремле. Никто не слышал его голоса в телефонных трубках. Он никого не звал. И никто из тех, кто ожидал его вызова, не решался ехать к нему незваным... На членов Политбюро, наркомов, руководителей Наркомата обороны, Генштаба и Политуправления армии сразу же обрушились тысячи дел, больших и малых, связанных с осуществлением военных мероприятий в стране и на фронтах. Однако, с утра и до глубокой ночи занятые этими делами, они не раз спрашивали себя: где же Сталин? Почему он молчит? Что же делал, о чем думал этот, казалось, всесильный и всезнающий человек в те долгие страшные часы? Об этом можно только гадать...» [737]

А. Чаковский пытается создать впечатление, что и без Сталина управление войной происходило нормально. Но это было не так, ибо ни Молотов, ни Тимошенко не имели той власти и тех полномочий, которые были необходимы для управления войной. Как известно, Сталин незадолго до войны был назначен на пост Председателя Совета Министров СССР, оставив за Молотовым лишь пост народного комиссара иностранных дел. Наркому обороны СССР С. Тимошенко не подчинялись ни военно-морской флот, ни пограничные войска и войска НКВД, ни железные дороги. Он не мог отдавать распоряжения местным партийным организациям. В условиях введенной Сталиным жесткой централизации только он один держал в своих руках все важнейшие нити управления страной и армией. Поэтому мы можем с полным основанием сказать, что временный отказ Сталина выполнять свои обязанности главы партии и государства был одной из важных причин быстрого продвижения фашистских армий в глубь СССР.