Спасенные дневники и личные записи. Самое полное издание - Лаврентий Берия

У Серго было два главных недостатка. Во-первых, он был больше политиком, чем хозяйственником. Он много сделал для индустриализации, а мог бы сделать еще больше, если бы правильно выбирал кадры. Второй его недостаток был в том, что он плохо разбирался в кадрах. Верил всем, а получалось так, что одним он верил с основанием, и они дело двигали вперед и очень крепко. А другие или прямо вредили, или были болтунами, и они делу вредили. А Серго от них не мог избавиться.

Серго был для меня большой фигурой, но учителем он мне не стал. Кто мне был всегда учителем, это товарищ Сталин. Он Серго очень любил, но под конец его уже не очень уважал. Серго был честный, горячий человек, а время наступило такое, что надо было холодным стать. Дзержинский говорил, что у чекиста должны быть горячее сердце, холодный ум и чистые руки. У Серго было горячее сердце и чистые руки, а ум тоже был горячий. Увлекался и под конец пошел не туда. Это его и погубило, не мог все оценить холодным умом.

Но я его любил и люблю.

Комментарий Сергея Кремлёва

Выше приведена не просто интересная и неожиданная, но, на мой взгляд, ещё и психологически и исторически точная характеристика Серго Орджоникидзе (1886–1937).

В дореволюционной партии большевиков Орджоникидзе был не просто яркой и крупной фигурой. Фактически этот грузинский дворянин стал одним из основателей РСДРП(б), уже в 17 лет, в 1903 г., придя в революционное движение именно как большевик. Однако Орджоникидзе всю жизнь был человеком прежде всего с горячим сердцем, а ум – хотя ума у него хватало с избытком – не был его подлинной путеводной звездой. Орджоникидзе был на своём месте тогда, когда надо было убеждать и переубеждать, когда надо было намечать контуры нового.

К рутинной повседневной работе он был склонен менее, и поэтому в кадрах знаменитого советского Наркомтяжпрома – Наркомата тяжёлой промышленности, созданного Орджоникидзе, имелось как немало подлинных «звёзд» социалистической реконструкции России, так и прямых врагов этой реконструкции.

Орджоникидзе умом понимал правоту Сталина и только Сталина, а сердце не могло принять жёсткие формулы эпохи: «Кто не с нами, тот против нас», и «Если враг не сдаётся, его уничтожают». Разрываясь между правотой Сталина и жесткостью Сталина, Орджоникидзе и пал – от собственной руки, а точнее – жертвой собственной горячности. Он жил как большевик, а умер как дворянин и интеллигент. И Берия, как видим, это понимал.

Понимал это и Сталин, для которого Серго был частью судьбы и жизни. Но – частью противоречивой. Очевидно, недаром Сталин вначале переименовал – ещё при жизни Серго, в 1932 г. – Владикавказ в Орджоникидзе, но в 1944 г. город Орджоникидзе был переименовал в Дзауджикау. В томе 1 Энциклопедического словаря, подписанного к печати 9 сентября 1953 г., имелась следующая статья:

«ДЗАУДЖИКАУ (б. Владикавказ), город, столица Сев. – Осетинской АССР, ж.-д. станция. 127 т. жителей (1939). Расположен у сев. подножья Гл. Кавказского хребта, является начальным пунктом Военно-Грузинской дороги. Цветная металлургия, металлобр. и пиш. пром-сть, 5 высших уч. заведений. Осн. в 1784 (как русская крепость Владикавказ. – С.К.).».

Как видим, о том, что Дзауджикау-Владикавказ одно время носил имя Орджоникидзе, ни слова (хотя в статье о Дзауджикау в подписанном к печати 19 июля 1952 г. томе 14-м 2-го издания БСЭ сообщается, что в 1932–1944 г. город назывался Орджоникидзе).

Думаю, всё это было не случайно, и в этой малоизвестной детали советской истории отразилась двойственность отношения Сталина к Серго. Он и любил его как друга и человека, и не мог простить ему политической слабости.

Показательно, что после убийства Сталина и Берии, в 1954 г., Дзауджикау был вновь переименован в Орджоникидзе. Хрущёвцы создавали видимость «возврата к ленинским нормам партийной и общественной жизни», уже замышляя будущее ниспровержение этих норм.

О Дзержинском, Ягоде, Ежове и других чекистах

Все процессы оппозиционеров шли без меня, это ещё Ежов проводил. Мы с Николаем Ивановичем Ежовым, еще один Николай Иванович, работали плотно и по партийной линии, и по линии ЧК. Работать он умел, и задачу поставить умел, а организатор был все-таки слабоват. Это потом и в НКВД сказалось, он во всем запутался и уже не думал, туда идет или не туда. Последние полгода он как в тумане жил. И не он один.

Когда мы чистили Грузию, там мне все было более-менее ясно. Всех знал, знал, за кем какая слабина, и особенно не удивлялся, когда одно стало наматываться на другое. До этого терпели, старались, а когда товарищ Сталин решил, что надо принять жесткие меры, а то так и проваландаемся до самой войны, а там нас съедят, то сразу все гнилое в Грузии выявили быстро. И так видно было, да руки не доходили.

А когда меня перевели в Москву и поставили на НКВД, я насмотрелся на разные республики, и на Москву, и все не мог понять, как же так можно. Был ты честный партиец, кровь проливал, шашкой махал. Потом ушли кто куда, кто на партийную работу, кто на советскую, кто на хозяйственную или военную. И перебрасывали первое время, а потом каждый свое определил, у кого что лучше получается.

Вроде бы теперь работай, учись, дела по горло, как ни работай, все равно по горло. А ты начинаешь недовольство, думать, что обошли тебя. Твоего товарища портрет носят, а ты рядом стоишь и завидуешь. Нет, чтобы подумать, а почему так вышло, может товарищ толковее оказался, или больше работал, меньше спал. Нет, главное – его портрет, а я умнее, а портрета нет. С этого и начиналось.

А кто-то просто заелся, но слабина все равно с самого начала была. У меня Михаил Фриновский из головы не идет. Умный был мужик, в меру горячий, мог бы полезно работать и работать. А не туда пошел.

В ЧК последний безупречный человек был Менжинский. Первый был Дзержинский, а второй – Менжинский. Ошибки у него были, конечно. Но это были ошибки рабочие, хотя кадровых ошибок он тоже наделал. Но это было уже от болезни, а в отдельную политику он не играл. Четко понимал, что товарищ Сталин – это единственная верная линия и он от нее не отходил.

Ягода был человек умный и работать умел, если хотел или если ему было надо. Но Ягода полез в заговоры, амбиция заела. Говорят, что черного кобеля не отмоешь добела, а бывшего троцкиста или правого красным и левым не сделаешь, в этом мы убедились на горьком опыте. Товарищ Сталин многим верил до последнего, а они клялись, кто-то даже перед расстрелом клялся, а что толку. Пока жили, рвались в историю, и перед концом тоже рассчитывали в историю попасть, умереть для истории.