Сёгун - Джеймс Клавелл

Марико понимала, что в конце концов Гёко, Кику и все сопровождающие ее женщины догадаются, но нисколько не беспокоилась. Она самурай, они – нет. Ей поверят скорее, чем им, если только не поймают с поличным. И ни один страж, даже Ёсинака, не осмелится ночью открыть ее дверь без приглашения. Что касается Блэкторна, все считают, что он делит постель с Тиммоко или одной из служанок. Это его личное дело. Выдать Марико могла только женщина, но, случись подобное, предательница и все женщины, сопровождавшие госпожу Тода, приняли бы гораздо более мучительную и медленную кончину, чем она, за позорную измену. Кроме того, все знали, что в ее власти обречь на смерть любую из них за малейшую провинность, действительную или мнимую, еще до того, как они достигнут Мисимы или Эдо. Марико была уверена, что Торанага не возражал бы. Он только приветствовал бы смерть Гёко и, как считала Марико, в глубине души не скорбел бы о гибели Кику. За две с половиной тысячи коку можно купить много куртизанок первого класса.

Так что она не ждала беды от женщин. Другое дело Блэкторн, как бы сильно она его ни любила. Он не был японцем. Его не учили с рождения возводить внутри себя непроницаемые для других стены, за которыми можно прятаться. Его лицо, голос, поведение могли выдать их. Она боялась не за себя. Только за него.

– Наконец я узнала, что такое любовь, – прошептала Марико в первую ночь. Теперь, когда она сдалась перед натиском любви, уступила неотвратимому, страх за него захватил ее полностью. – Я люблю тебя и потому боюсь, – шептала она, вцепившись в него, переходя на латынь, язык любовников.

– Я люблю тебя, о, как я люблю тебя!

– Я погубила тебя, моя любовь, с самого начала. Мы обречены. Я погубила тебя – это правда.

– Нет, Марико, что-то случится, и все образуется.

– Мне не нужно было начинать. Это моя ошибка.

– Не беспокойся, прошу тебя. Карма есть карма.

В конце концов она сделала вид, что ему удалось убедить ее, и расслабилась в его руках. Но не смогла избавиться от опасения, что он способен сам себя погубить. За себя она не боялась.

Ночи были радостными. Одна другой нежнее и прекраснее. Дни давались ему тяжелее. Он постоянно держался настороже, стремясь ради нее не допустить ошибки.

– Никаких ошибок не будет, – внушала она, когда они ехали рядом верхом, на безопасном удалении от остальных, притворяясь уверенной в себе после первой ночи. – Ты сильный. Ты самурай и не сделаешь никаких ошибок.

– А когда мы приедем в Эдо?

– Будь что будет. Я люблю тебя.

– Я тоже люблю тебя.

– Тогда почему такая печаль?

– Не печаль, госпожа. Просто эта необходимость скрывать и таиться мучительна. Я хочу кричать о своей любви с вершины горы.

Они наслаждались обществом друг друга, уверенные, что их тайна еще не раскрыта.

– Что будет с ними, Гёко-сан? – тихо спросила Кику у хозяйки в первый день пути, когда они сидели в паланкине.

– Беда, Кику-сан. У них нет будущего. Он хорошо прячет свои чувства, но она… Это лицо кричит о ее чувствах. Погляди на нее! Как юная девушка. О, до чего она глупа!

– Но и красива, правда? Хорошо быть такой красавицей, верно?

– Да, но не хотелось бы мне, чтобы они погибли.

– Что сделает Ёсинака, когда уличит их? – спросила Кику.

– Может быть, он и не узнает. Я молюсь о том, чтобы он не догадался. Мужчины такие глупые. Они иногда не видят дальше своего носа, не замечают самых простых вещей. Слава Будде, будь свято его имя! Давай помолимся о том, чтобы ничего не вышло наружу, пока мы не закончим свои дела в Эдо. Давай помолимся о том, чтобы нам не досталось из-за них. О, конечно! А сегодня после полудня, когда остановимся, в ближайшем же храме я воскурю благовония – десять палочек, чтобы вымолить милость у богов. Клянусь, я буду жертвовать храму по три коку в год в течение десяти лет, если мы спасемся и я получу свои деньги.

– Но они так чудесно смотрятся вместе, правда? Я никогда не видела такой красивой женщины.

– Да, но она увянет, как камелия на сломанном стебле, когда донесут Бунтаро-сану. Их карма – это их карма, и мы ничего не можем сделать для них. Или для господина Торанаги, или для Оми-сана. Не плачь, дитя.

– Бедный Оми-сан…

Оми догнал их на третий день. Он остановился на том же постоялом дворе и после ужина, беседуя с Кику наедине, попросил ее разделить с ним вечность.

– Я бы с охотой, Оми-сан, – ответила она, дав волю слезам, ибо он ей очень нравился, – если бы не мой долг по отношению к господину Торанаге, который так милостив ко мне и к Гёко-сан, которая воспитала меня.

– Но господин Торанага лишился всех прав на вас. Он побежден. Он конченый человек.

– Но его контракт еще действителен, Оми-сан, как бы мне ни хотелось иного. Его контракт законен и налагает обязательства. Пожалуйста, извините меня, я должна отказаться.

– Не отвечайте мне сейчас, Кику-сан. Подумайте. Пожалуйста, я прошу вас. Дайте мне ответ завтра. – С тем он и ушел.

Но назавтра ее ответ сквозь слезы не изменился:

– Я не могу быть такой себялюбивой, Оми-сан. Пожалуйста, простите меня. Мой долг перед Гёко-сан и господином Торанагой не позволяет, как бы мне того ни хотелось. Пожалуйста, простите меня.

Он продолжал настаивать. Слезы хлынули еще обильнее. Они поклялись в вечной любви, после чего она отправила его восвояси с обещанием:

– Если контракт будет аннулирован или господин Торанага умрет, я сделаю все, что вы хотите, подчинюсь любому вашему приказу.

Он выехал с постоялого двора и направился в Мисиму с недобрыми предчувствиями, а она вытерла слезы и освежила краску на лице. Гёко похвалила ее:

– Ты так мудра, дитя. О, как бы я хотела, чтобы госпожа Тода имела хоть половину твоей мудрости.

Ёсинака неторопливо пролагал путь от одного постоялого двора к другому, следуя по течению реки Кано, которая, извиваясь, несла свои воды на север, к морю. Махнув рукой на время, он охотно мирился с частыми задержками. В разговоре с глазу на глаз Торанага сказал ему, что торопиться нет никакого смысла, главное, чтобы он в целости и сохранности доставил своих подопечных в Эдо к началу нового месяца. «Скорее позже, чем раньше, Ёсинака-сан. Понимаешь?» – «Да, господин». Теперь он благодарил своих хранителей-ками за передышку. Рано или поздно он должен будет дать отчет, устный и письменный, в Мисиме господину Хиромацу или в Эдо господину Торанаге. И тогда придется решать, рассказывать или нет о том, чего он старался не видеть.

«Э-э, – говорил он себе в смятении, – конечно, я ошибся. Госпожа Тода? Она и какой-то мужчина? Тем более чужеземец.

Разве не твой долг следить, – пытал он себя, – чтобы заручиться доказательствами? Застигнуть их за закрытыми дверьми, спящих вместе. Ты будешь презирать себя, если не поймаешь их на обмане, не так ли? А подловить их так легко, даже если они очень осторожны.

Да, но только глупец будет сообщать такие известия, – думал он. – Не лучше ли прикинуться тупицей и молить богов, чтобы никто не выдал их, а значит, и тебя? Ее жизнь кончена, мы все обречены, так какая разница? Не обращай внимания. Предоставь этих двоих их карме. Разве это теперь важно?»

Но всем своим сердцем самурай чувствовал, что важно, да еще как.

– А, доброе утро, Марико-сан! Какой сегодня чудесный день! – воскликнул отец Алвито, подходя к ним. Все собрались около постоялого двора, готовые к началу дневного перехода. Он перекрестил Марико. – Боже, благослови ее и поддержи в ней веру!

– Благодарю вас, святой отец.

– Доброе утро, капитан. Как вы себя чувствуете сегодня?

– Хорошо. Спасибо. А вы?

Они часто сталкивались в пути с иезуитами. Иногда останавливались под одной крышей. Иногда проделывали вместе часть пути.

– Не желаете ехать со мной сегодня утром, капитан? Я был бы счастлив продолжить уроки японского, если вы в настроении.

– Спасибо. Да, я не прочь.

В первый же день Алвито предложил учить Блэкторна японскому языку.

– В обмен на что? – насторожился тот.

– Ни на что. Это поможет мне скоротать время, и, правду сказать, иногда меня тяготит моя жизнь, я чувствую себя очень старым. А также, может быть, для того, чтобы извиниться за мои жестокие слова.

– Я не жду извинений. У вас свой путь, у меня свой. Нам не идти одной дорогой.

– Наверное, но раз уж нам довелось путешествовать вместе, мы можем чем-то поделиться, так? Мы просто путники. Мне хотелось бы помочь вам.

– Почему?

– Знание принадлежит Богу. Не человеку. Мне хотелось бы сделать вам подарок – ничего взамен.

– Спасибо, но я не доверяю вам.

– Ну, если настаиваете, взамен вы могли бы рассказать мне о вашем мире, о том, что видели и где бывали. Все, что хотите, но только то, что хотите. Истинную правду. Это действительно интересует меня, и это был бы честный обмен. Я приехал в Японию, когда мне исполнилось тринадцать или четырнадцать лет, и ничего другого на свете не видел. Мы могли бы даже заключить перемирие на время путешествия, если вы не против.