Живой Журнал. Публикации 2018 - Владимир Сергеевич Березин

Студенты жили в старом лагере Муравейного братства.

В деревянных корпусах было холодно, и они разводили костер на заросшей травой поляне, рядом с неработающей котельной. Пили неумело, и больше спорили о математике, как о политике, и о политике, как о математике. Споры были яростными. Красные блики огня били по лицам, как пощечины.

Саша старался не вмешиваться в эти беседы, но все равно он был свидетелем. И с некоторой опаской он предполагал, что к нему как-нибудь потом, когда снова выпадет снег, может подойти на бульваре Иван Ильич и спросить, кто и что говорил у костра. И Саша уже конструировал ответ: было темно, не помню, я ведь их мало знаю, да откуда голос различить, знаю, в каком институте учусь, если что, конечно.

Но никакого Ивана Ильича не было.

Только тогда его заприметил другой студент, высокий и худой.

Когда они оказались в одной борозде на поле, он вдруг, будто делясь хлебом, сообщил, что его дед был коммунистом.

— Ну и как? — осторожно спросил Саша.

— Они были смелые люди. И главным был Ленин. Не кивай головой, ты не знаешь Ленина. Ты знаешь экзаменационные билеты и наверняка читал глупую книжку Благого. Настоящего Ленина ты сейчас не найдешь. Он в спецхране Толстовки, его выдают только тем, кто пишет лживые диссертации. Продажные диссертации. Сначала всегда совершается подвиг, а потом его продают. Его продают раз и два, три раза его продают — и так, пока он не кончится. И когда память о нем обесценится, пора совершать подвиг снова.

Саша осторожно промолчал, а его однокурсник продолжил.

— Я тебя вычислил сразу. Когда ты слышишь знакомые цитаты, у тебя шире раскрываются глаза. Тебя выдает мимика. Ты можешь меня подозревать, и это — правильно. Я сам боюсь провокаторов. Часто это мешает, но я вижу своих, тех, кто пошли бы с коммунистами. Знаешь, что коммунисты построили этот канал? — Юноша махнул рукой в сторону поля и дороги у леса. — Заключенные, коммунисты. Те, кого послали в исправительные общины. Тут все берега в их могилах. Здесь сгинул мой дед, а брат его — где-то на Севере. Их будто бы и не было, но мы, мы двое — знаем, что они были.

Потому что память не покупается и не продается, она есть, и мы ее носители.

И больше в тот день они не разговаривали.

Потом Сашу поставили на сортировочную машину, и пути их с худым внуком коммуниста разошлись. Тот перевелся на другой факультет, никаких точек соприкосновения не осталось.

Тогда еще на границе началась война, и туда послали контингент Непротивления Злу Насилием. Кузя погиб, наверное, одним из первых — его грузовик наехал на мину, и тут же двадцать человек превратились в прах и пепел.

Саша узнал об этом с опозданием, когда из общежития переехал домой.

Мать уже болела, ее пожирала отвратительная болезнь с клешнями, и Саша получил диплом на третий день после похорон. Он начал пить на поминках, пил он теперь умело, но так, что не заметил, как пролетели две недели. Друзья разъехались, а с девушкой он расстался еще на практике. Вернее, он просто вернулся раньше и услышал стоны еще в прихожей.

Мать, давно не встававшая, стонала давно, но сейчас стонали не в ее комнате. Он пошел на звук, и некоторое время осматривал поле битвы, заглянул в лицо близкого друга, как в окуляр микроскопа, принюхался, а потом молча вышел.

Когда он вернулся, их уже не было. Не было и ее вещей — исчезла даже зубная щетка.

Еще стоя в дверях, с помощью небольшого усилия воли, Саша забыл обоих. Просто забыл, не было ни горечи, ни обиды — что-то вроде потери монетки.

Молодой подпольщик был прав — память удивительный ресурс, его можно отложить, сбросить как акции буржуазных трестов, отдать в рост и получить прибыль. Память была фальшивым купоном.

Он устроился в скромную лабораторию, но это не было бедой — по стране веял ветер перемен.

Можно было ехать куда хочешь, и Саша рассматривал свое пребывание среди допотопной техники, помнившей если не Толстого, то Черткова, временным, как бы ненастоящим.

Он слетал в Канаду на два месяца по обмену. Комиссия из старых толстовцев вынула ему душу на собеседованиях, будто понимая, что он примеривается к чужой жизни.

Сашу брали в два места, и он выбрал научный центр на берегу Великих озер. В городке обнаружилась огромная колония толстовцев, обосновавшаяся там еще в девятнадцатом веке. Он побродил среди низкорослых домов, поглазел на людей с русскими фамилиями и дал согласие американскому университету — условия там были похуже, но о великом старце на краю мексиканской пустыни ничего не напоминало.

Документы были готовы, и он напоминал себе неизвестную квантовую частицу, которая одновременно находится в двух местах. Он был как бы еще здесь, но, по сути, уже там.

Даже квартира была уже продана знакомым. Да, теперь можно было продавать квартиры, и ходили слухи, что можно будет продавать землю — фундаментальный запрет на продажу земли был наложен еще Львом Толстым.

Новые хозяева еще не въехали и разрешили Саше дожить на прежнем месте.

Из окна он наблюдал нескончаемые митинги у памятника вождю. Большинство из них проходило под красными знаменами. На фанерных щитах он несколько раз видел фотографию Ленина, а по телевизору выступал его давешний однокурсник. Он был все так же худ и орал в микрофон о том, что память продана, целый век на ней делали деньги жирные буржуи, прикрываясь фальшивыми лозунгами. Толстого нужно похоронить у оврага в Ясной Поляне, а Департамент общественной нравственности уничтожить. Дальше шли вечные слова о социальной справедливости, о равенстве и братстве.

Начался обряд прощания с друзьями.

Левушка крепко пил и, кажется, не заметил трехдневного присутствия Саши на его даче. Нет, он поддерживал разговор, улыбался, но улыбался так благостно, что Саша понимал, что он тут же забывает услышанное. Его отец, бодрый старик, опечалился больше сына — Саша был его давним собеседником.

Оба понимали, что замены не будет. Страна катится в пропасть, все рушится, и старик даже радовался, что не увидит продолжения.

— Что, придут коммунисты? — спросил его Саша, будто понимая, что его-то они уже не застанут.

— Да никто не придет, нет никаких коммунистов, мой мальчик. Есть горлопаны, ну и те, кто читает журнал «Огонек». Кстати, ты знаешь, как там ваша Маша?

Саша не знал, как там Маша, и тогда отец Левы сказал, смотря