Живой Журнал. Публикации 2018 - Владимир Сергеевич Березин

— его мама сказала, что его нет дома. Мама была чем-то очень недовольна.

И вдруг телефон зазвонил сам, Саша даже подпрыгнул от неожиданности.

Это был Левушка.

Левушка странным голосом сказал ему, что ему, Саше, нужно взять дополнительные задания к экзаменам. Пусть Саша приходит прямо сейчас к нему за этими заданиями, потому что завтра уже нужно начать решать.

Никаких заданий у Левушки быть не могло, но стало понятно, что прийти необходимо. Через полчаса он уже звонил вахтеру на входе в помпезный Левушкин дом. Левушкин отец был большим человеком в Департаменте трудовых коммун.

Поэтому семья жила в одном из огромных зданий в начале Толстовского проспекта — если ехать по нему, никуда не сворачивая, выехать из Москвы, то можно было приехать прямо в Толстой, который раньше назывался Тула. Отец Левушки был как раз оттуда. Он приехал в Москву одним из «толстовцев», которых было так много в правительстве. Сама близость по рождению к Ясной Поляне, казалось, двигала этих людей наверх. У Левушки была даже своя комната, только увешана была не портретами бородатых русских классиков, как кабинет отца. А волосатыми музыкантами с гитарами.

Но Саша попал не туда, а впервые — в кабинет.

Отец Левушки сидел в своем огромном кресле. Кресло было отвернуто от стола, и Саша поразился виду взрослого человека, что был перед ним. Ясно было, что он чем-то взволнован.

Левушка примостился на табуреточке, в стороне, будто поставленный в угол, хотя и находился посередине комнаты.

Его отец потер лысину и начал. Он сказал, что ребята его сильно расстроили. Он не сказал ничего конкретного, но было видно, что он знает все.

— Значит так, милые. Вы обосрались. Но не вы первые, не вы последние. Правда, лучше б вас поймали на однокласснице.

Саша вздрогнул — взрослые никогда так при нем не говорили. Слышала бы это мама.

— Ругать вас бессмысленно, нужно вытаскивать. Слава труду, я еще могу что-то сделать. А сделаем мы вот что — если вас вызовут снова (Саша понял, что с Левушкой тоже говорили), итак, если вас вызовут снова, то ты, Саша, отдашь им эти глупые листки. Нет, не то, что как-то попало вам в руки, а вот что.

Он взял со стола распечатку — такую же, как та, что они читали вместе. Листки были те, да не совсем — Саша прочитал на первом листке «Критика вульгарной критики».

У меня надежда на тебя, Саша. Ты мальчик умный, а вот меня Господь наградил сыном-лоботрясом.

Левушка при этих словах тяжело вздохнул.

— Но я вам вот что скажу. Нет ничего ценнее детской дружбы. Сейчас, когда вы заканчиваете школу, вы в этом ничего не понимаете. Но потом вы пойдете по жизни, и ваши друзья когда-нибудь помогут вам, как мои сейчас помогли мне. А может, и утопят. Не стройте иллюзий — вы пока никому не интересны, этим людям нужен я. Вы — только пешки в этой игре. Я, Саша, довольно сильно рискую, потому что доверяюсь тебе. Я сперва думал, что это ты донес… Но все же решил доверять тебе. Так что помни — один из вас четверых — предатель, да ты и сам это понимаешь. Не ищи его, не выясняй ничего, и Леву от этого удержи. Просто помни, что один из вас — доносчик. Где то, что вы читали?

Саша нервно сглотнул и ответил:

— Я сжег.

— Очень хорошо. Возьми и никому не рассказывай о том, что услышал. Но ведь ты и сам это понимаешь, да?

Саша кивнул, и, спрятав бумаги в портфель, пошел в прихожую. Никто его не провожал.

Он думал о предательстве — Леву он исключил сразу. Маша была вне подозрений, Кузя был добрый тюфяк и обжора. Оставался он, Саша. Но это был абсурд.

Кто же, кто? И слабым звеном оказывался Кузя. Теперь Саша обнаруживал в Кузе новые неприятные черты. Во-первых, у него были очень жадные родители. У них такие неприятные купеческие замашки… Во-вторых, он приставал к Маше, он ее как-то поцеловал, разумеется, насильно. А как он выклянчивал оценки! Наверняка это он.

На следующий день после школы ему позвонили. Он сразу узнал вкрадчивый голос толстовца из Департамента общественной нравственности, и отправился в сквер к памятнику.

Иван Ильич уже ждал его на скамейке. Он кормил голубей, но птицы разбегались от крошек.

Стоял лютый холод.

Саша присел рядом.

— Принес? — удовлетворенно спросил Иван Ильич. — Давай сюда.

Желтые листочки перекочевали к нему в руки, и он принялся их рассматривать. Лицо Ивана Ильича вдруг посерело, и он выругался.

— Так это же Благой! Почему Благой! Что за чепуха?!

Тут же он поправился:

— Извини, парень. Что сам-то по этому поводу думаешь?

Саша начал путанно рассказывать о том, что всякое новое встречает противодействие, и вот Благой и Зайденшнур дали ответ давно забытому критику. Он, и правда, судя по цитатам в статье, писал по-хамски. И непонятно, отчего эту статью не переиздавали.

— Потому не переиздавали, что цитат слишком много. Ишь, рисовые котлетки ему не понравились.

Саша закончил в том духе, что у Толстого были опасные противники, но Толстой оказался хитрее и умнее.

— А ты ведь тоже хитрый, Саша? — вдруг спросил Иван Ильич.

— Нет, — ответ был честный.

Иван Ильич выглядел разочарованным.

— Бумажки эти я заберу.

И они расстались.

Со следующего дня они объявили бойкот Кузе. Он бесновался, требовал объяснений, но они не сдались, не вымолвили ни одного слова — тем более время побежало быстрее, потому что школьная юность подошла к концу.

Начиналась экзаменационная пора — сперва в школе, а потом приемные испытания в университетах и училищах.

Летом они все поступили: Левушка — в Академию внешней торговли, а Саша в физико-технический институт. Маша после выпускных экзаменов пропала, и друзья опасались, что она из гордости будет скрываться, если не поступит. Кузя неожиданно поступил в юнкерское училище и исчез из их жизни.

Память такая штука, что ее можно повернуть как хочешь — хочешь, будет светлая, хочешь — будет темная.

Сашу завертела новая жизнь.

На первом курсе их послали на сельскохозяйственные работы. Были счастливцы, которых возили в Ясную Поляну — некоторые счастливцы даже косили на толстовском лугу. Там, рядом, была закопана знаменитая Зеленая Палочка, там двести лет назад зародилось Муравейное братство… Но это были активисты. Кто любил активистов? Да никто.

Саша с однокурсниками попал на север, к началу канала имени Москвы. Там медленно текла Волга, а у начала моста стояла гигантская статуя Толстого,