Вся Агата Кристи в трех томах. Том 1. Весь Эркюль Пуаро - Агата Кристи

что он заходил в «Три вепря» выпить. Буфетчица утверждает, что он говорит с американским акцентом и что он сам упоминал о своем недавнем приезде из Штатов. А вы заметили его американский акцент?

— Да, пожалуй, — ответил я после того, как с минуту думал, восстанавливая в памяти нашу встречу, — но акцент очень легкий.

— Précisément[187]. И еще есть вот это. Вы помните, я нашел в садовом домике? — Он дал мне небольшой стержень гусиного пера. А я с любопытством рассматривал его. Потом в моей памяти вдруг шевельнулось что-то, о чем я когда-то читал.

Пуаро, наблюдавший за моим лицом, кивнул:

— Да — героиновый «снег». Так его носят наркоманы и резким вдохом втягивают в нос.

— Диморфин гидрохлорид, — произнес я механически.

— Этот способ приема наркотика очень распространен по ту сторону океана. Вот вам второе доказательство, если оно нам нужно, что этот человек прибыл из Канады или из Америки.

— А чем привлек к себе ваше внимание садовый домик? — спросил я с любопытством.

— Мой друг инспектор считает, что все, кто пользуется той дорожкой, делают это для того, чтобы сократить путь к дому. Но как только я увидел садовый домик, я понял, что по этой дорожке могут ходить те, кто использует садовый домик как место встреч. Теперь кажется вполне очевидным, что незнакомец не подходил ни к парадной двери, ни к черному ходу. Тогда к нему выходил кто-то из дома? Если так, то для встречи нет места удобнее, чем этот маленький домик. Я обследовал его в надежде найти какую-нибудь зацепку и нашел целых две — кусочек батиста и стержень гусиного пера.

— А что вы думаете о кусочке батиста? — спросил я с любопытством.

Пуаро поднял брови.

— Вы не пользуетесь маленькими серыми клеточками, — заметил он сухо. — Кусочек накрахмаленного батиста — вещь понятная.

— Для меня не очень понятная.

Я переменил разговор.

— Так или иначе, — сказал я, — этот человек приходил в садовый домик, чтобы с кем-то встретиться. Кто бы это мог быть?

— В этом весь вопрос, — сказал Пуаро. — Не забывайте, что миссис Экройд и ее дочь приехали сюда из Канады.

— Вы это имели в виду сегодня, когда обвинили их в том, что они скрывают правду?

— Возможно. А теперь о другом. Как вы смотрите на историю с этой служанкой?

— На какую историю?

— На историю ее увольнения. Разве для того, чтобы уволить служанку, требуется полчаса? И заметьте, хотя она и говорит, что была в своей спальне с половины десятого до десяти, нет никого, кто бы подтвердил ее заявление.

— Вы ставите меня в тупик, — сказал я.

— А мне становится яснее. Но расскажите о своих мыслях и теориях.

Я извлек из кармана лист бумаги.

— Я здесь как раз набросал второпях несколько предположений, — объяснил я извиняющимся тоном.

— Отлично! Значит, у вас тоже метод. Послушаем.

— Начнем с того, — заговорил я смущенно, — что события нужно рассматривать логически…

— То же самое, что бывало, говорил мой бедный Гастингс, — перебил меня Пуаро, — но, увы, он никогда этого не делал.

— Пункт № 1, — продолжал я читать. — В половине десятого слышали, как мистер Экройд с кем-то разговаривал.

Пункт № 2. В определенное время вечером Ральф Пэтон, должно быть, вошел в комнату через окно, о чем свидетельствуют следы его туфель.

Пункт № 3. В тот вечер мистер Экройд был в нервном состоянии и мог впустить к себе только того, кого он хорошо знал.

Пункт № 4. Человек, который был у мистера Экройда в девять тридцать, просил денег. Известно, что с деньгами Ральф Пэтон был в затруднительном положении.

Из этих четырех пунктов следует, что в девять тридцать у мистера Экройда был Ральф Пэтон. Но нам также известно, что без четверти десять мистер Экройд был еще жив. Следовательно, его убил не Ральф. Ральф оставил открытым окно. Позже через него проник убийца.

— А кто был убийца? — спросил Пуаро.

— Неизвестный американец. Возможно, что он был в сговоре с Паркером, и, может быть, Паркер именно тот человек, который шантажировал миссис Феррарс. Если это так, то он мог подслушать достаточно, чтобы понять, что игра окончена и дать знать об этом своему сообщнику, который и совершил преступление, воспользовавшись кинжалом, полученным от Паркера.

— Это уже теория, — отметил Пуаро. — Ваши клеточки прямо-таки отличного качества. Но многое не учтено в вашей теории.

— Например?..

— Телефонный вызов, отодвинутое кресло…

— Вы серьезно думаете, что это кресло так важно? — перебил я его.

— Может быть и нет, — признал мой друг. — Оно могло быть отодвинуто случайно, и Реймонд или Блант, будучи сильно взволнованными, могли поставить его на место совершенно бессознательно. Но остаются еще исчезнувшие сорок фунтов.

— Может быть, Экройд пересмотрел свой первый отказ и отдал их Ральфу, — высказал я свое предположение.

— В таком случае нужно объяснить еще одно положение.

— Какое?

— Почему Блант так уверенно высказывает свое мнение о том, что в девять тридцать у Экройда был Реймонд?

— Он это объяснил, — сказал я.

— Вы так думаете? Не буду настаивать. Скажите лучше, какие причины побуждают Ральфа Пэтона скрываться?

— Это объяснить труднее, — сказал я медленно. — Я должен буду говорить как медик. Наверное, не выдержали нервы. Если он вдруг узнал, что через несколько минут после его ухода (и, вероятно, после бурного объяснения) отчим был убит, он мог испугаться… Ну, и скрыться. Подобные случаи известны. Человек ведет себя, как виновный, хотя за ним абсолютно нет никакой вины.

— Да, это верно, — согласился Пуаро. — Но мы не должны упускать из виду одно обстоятельство.

— Я знаю, о чем вы хотите сказать, — заметил я.

— Мотивы. Ральф Пэтон после смерти своего отчима унаследует огромное состояние.

— Это одна причина, — согласился Пуаро.

— Одна?

— Mais oui[188]. Разве вы не замечаете, что мы здесь сталкиваемся с тремя отдельными мотивами. Кто-то действительно похитил голубой конверт с его содержимым. Это один мотив. Шантаж! Возможно, что Ральф Пэтон был тем человеком, который шантажировал миссис Феррарс. Вспомните: насколько было известно мистеру Хэммонду, за последнее время Ральф Пэтон за помощью к своему отчиму не обращался. Похоже, что он получал деньги в другом месте. Потом есть факт, что он был… как вы говорите… в затруднительном положении? Он боялся, что все может дойти до его отчима. И, наконец, причина, о которой вы только что упомянули.

— Боже мой, — сказал я, растерявшись. — Все, кажется, оборачивается против него.

— Разве? — заметил Пуаро. — Вот здесь-то наши мyения расходятся — ваше и мое. Три мотива — это почти очень много. Я склонен думать, что в конце концов Ральф Пэтон невиновен.