Постижение смысла - Мартин Хайдеггер

Там, где оно осуществляется сообразно сущности, мышление Канта вообще не предстает как «предмет», а выступает как мышление, которое вместе с нашим мышлением и до него задавалось теми же вопросами. Поэтому обсуждению подлежит не то, правильно или неправильно что-то сделал Кант, а то, можем ли мы проследить в мысли истину его мышления, то есть способны ли мы со-мыслить более изначально (а не правильнее).

Мыслительский спор-полемика, устанавливающая нечто в общении есть вопрошающее вникание в предназначенность заниматься достойной вопрошания сомнительностью бытия.

Вопрошать и говорить-сказывать более изначально, означает не мыслить «правильнее», а всякий раз вновь обретать необходимость вопрошания о наиболее достойном вопрошания сомнительном и из него отваживаться посягать на уникальность.

Не опровержение и никогда не опровержение (оно есть настоящее «кощунство» по отношению к философам, то есть самое тяжелое «уязвление» их сущности, а только в каждом случае рас-ширение основы заложенной основы, отважная попытка достичь бездны безосновности пра-бытия, бытия как пропасти бездонной глубины.

Дискуссия-спор, как установление в общении есть, правда, сущности, в каждом случае преодоление; единственно разве что преодоление нельзя мыслить в смысле опровергающего последующего привнесения чего-то, да еще и ради достижения какого-то прогресса. Преодоленным оказывается не мыслитель, с которым вступают в дискуссию, но опровергнутыми становятся всякий раз те, кто отваживается вести спор; преодоленными оказываются опасность и тяга к простому присоединению-примыканию и перенятию, к более-не-вопрошанию и к простому ссыланию на уже решенное-выбранное. Напротив, в вопрошании мыслитель, включенный в спор, оказывается возвращенным в свое основное положение – и становится тем, кто достоин вопрошания и заслуживает его, а именно – так, что его подлиннейшее-собственнейшее вопрошание освобождается от привязанности к кажущимся «результатам», «учениям» и «тезисам» – и как освобожденное таким образом само только и становится освобождением мышления в игровом пространстве достойного вопрошания достойнейшего вопрошания – вопрошающее, вскрывающее указание на «бытие», («де-струкция» в «Бытии и времени»)[25].

Исторический спор-полемика не отбрасывает историю исторически в прошлое и вообще не терпит истории как прошлого, а также не выносит ее как «происходящего» всякий раз сообразно тому или иному времени настоящего. Исторический спор-полемика создает не только «образцы для подражания» внутри былого, потому что и они слишком легко остаются противоположными образами для современности, которая нуждается в отражении себя в них.

Исторический спор-полемика освобождает историю мышления в ее будущем и закладывает, таким образом, на пути Грядущих существенные, непреодолимые препятствия, которые надлежит сгладить посредством противоречивой единственности изначально вопрощающего мышления.

Только если мы будем удовлетворять этому масштабу, соответствовать ему, мы станем мыслителями-предшественниками для мыслителей будущего. И, вероятно, наш возможный способ соответствия – это ясный и твердый отказ от всего несообразного и несоразмерного этой мере сущности мыслительского мышления. Долгое воспитание для такого отказа втайне раздувает огонек некоторого знания о том, что существенно превосходит всю собранную воедино новую окрошку на основе непродуманного доныне существовавшего и в дальней перспективе выносит к пра-бытию как первому приближению к выбору между божественностью и человечностью человечества.

Поскольку мы, однако, в силу существования долгой привычки «мыслим» только так, что мы либо с нетерпением ждем результатов, чтобы почить на лаврах в призвании к ним, либо взываем к предвзятым убеждениям, чтобы с их помощью объяснить все и достичь цели всестороннего удовлетворения, поскольку нам должно показаться отчуждающим вопрошающее пребывание в сомнительном-достойном-вопрошания. В самую последнюю очередь или вообще никогда оно может затем отверзнуться-раскрыться как то, что оно есть – как знание в смысле настоятельного вникания в сущность истины пра-бытия. (Ср. 97. Мышление истории пра-бытия и вопрос о бытии).

Спор-полемика, которая предстоит и которая по роду сути своей вообще решает вопрос о возможности философии, это – спор с философией Запада в целостности ее истории. Целое этой истории при этом обеспечивается не полнотой исторического приедения всех вошедших в школьные программы мнений и их взаимосвязей-зависимостей, а пониманием начала этой истории, ее неизбежного отпадения от начала, самоспасения ее отпадения (Декарт) и его завершения (Ницше). Понимаемое таким образом целое истории западной философии в ее основных позициях, есть эта философия как «метафизика». Название это обозначает здесь не какую-то «дисциплину» философии среди других; оно подразумевает вообще не «дисциплину», как часть учения и учебный предмет, но обозначает основной вид мыслительского мышления до сих пор существовавшей истории мышления – основной образ мышления как некоторого мышления бытия, который подчиняет своему господству и несет на себе все, что можно разделить на «логику», этику, эстетику и так далее, – и само это разделение еще остается последствием метафизического стиля мышления, пусть даже и не необходимым последствием. Все же особенностью метафизического мышления продолжает оставаться то, что оно – даже у самых существенных мыслителей (Лейбниц, Кант, например) часто осуществляется, исходя из рамочного построения дисциплин («логика», «онтология» – и это как раз там, где ему следует взрывать рамки. Потому и название произведения, в котором готовится завершение метафизики – название «Науки логики» Гегеля – никоим образом не чисто внешне и не случайно примыкает к школьной философии. Это название, скорее, есть острейшая и совершеннейшая примета этой свойственной для нового времени метафизической основной установки: «наука» есть философия в смысле обоснования безусловно очевидных взаимосвязей положений-законов (дисциплина ума, mathesis). И эта наука осуществляет себя и обосновывает себя как «логика», посредством чего утверждается, что-то, что следует знать в этом знании, проектируется-набрасывается и разворачивается по путеводной нити автора, в смысле безусловного мышления абсолютного разума; таким образом, это – безусловное (не допускающее существования никаких условий внутри себя и по роду своему для себя) самознание. Метафизика готовит свое завершение в образе абсолютной логики. Это завершение становится абсолютным и совершенным посредством низложения и списания «логики» у Ницше. Это низложение, конечно, стало не устранением, а – как раз напротив – тем, что остается потребным с необходимостью как контригра, чтобы «мыслить» бытие, как становление и насадить-учредить в «становлении» как «жизни» подлинное «бытие».

Предстоящий спор-полемика, благодаря которой философия только могла бы и начаться как философия – это спор с метафизикой в ее истории как таковой; хотелось бы выразиться так: Метафизические основные позиции должны сначала задним числом быть освобождены от уникальности их вопрошания, и в игру должно быть введена их значимость для будущего, их «грядущесть». (Ведь их грядущесть всякий раз сущит по мере созвучия истине пра-бытия).

Историческая полемика как установление-из-взаимодействия-в-общении ставит тех, кто занимает в ней различные позиции, всякий раз в собственно-подлинное и уникально-единственное их некогда отстаивавшихся основных позиций в вопросе о бытии. Историческая полемика никогда не есть некоторый довесок к «подлинному, собственному» мышлению, от которого можно