Та, что меня спасла (СИ) - Ночь Ева

– Не спорь. Хоть немного позволь мне поверховодить.

От её слов – мурашки по телу. От её голоса – низкого и гортанного, пожар в груди. Многострадальный мозг сразу же услужливо рисует картины её верховодства. Да, я бы хотел видеть её сверху. Раскованной амазонкой, что покоряет бесконечные прерии моего тела.

– Ложись, Эдгар Гинц, – мягкий коварный приказ. Жёсткий доминант внутри меня протестует, а тело содрогается, предвкушая, как моя жена будет меня э-э-э… объезжать.

Но она пристраивается рядом. Кладёт голову мне на грудь. Ухом к сердцу. Волосы её рассыпались мягким тяжёлым шёлком.

– Я мечтала об этом весь день, – вздыхает. – Прикоснуться к тебе.

Я молчу. А она неспешно, как лесной ручей среди валунов, журчит о сегодняшнем дне. О тётке. О каком-то слишком красивом Феде. И я не могу сосредоточиться на её рассказе, дурея от её близости, запаха её волос и тела. Потом медленно до меня начинает доходить смысл её слов.

– И эти идиоты не пошли за тобой? Бросили тебя одну?

– Они проводили меня до дверей тёткиной квартиры. И, думаю, видели Федю. Но, мне кажется, они не в курсе, что тётка моя – одинокая женщина. Может, подумали, что Федя – её муж.

– Тая, я сделал запрос о тебе и твоих родителях. Я ничего не забыл. Не знаю, почему ты постоянно стремишься всё сделать самостоятельно. Мы без конца твердим о доверии друг к другу, и ты бесконечное число раз делаешь всё, чтобы… заставить меня ощутить себя ослом, беспомощным идиотом, который не способен ни защитить свою семью, ни решить некоторые проблемы. Для тебя они – высокая стена. Для меня – дверь с ключом. Неужели трудно немного подождать?

Я снова злюсь, и от меня несёт холодом.

– Трудно, – вздыхает Тая. – Очень сложно сидеть на месте, сложив руки. Дома я хоть занята была. Детьми, кухней, тем, что ждала тебя с работы. А сейчас я точно как Рапунцель в башне с единственным окошком. Мне казалось, что тётка может рассказать нечто интересное. Я ошиблась. Она то ли не помнит, то ли действительно почти ничего не знает.

– А возможно, не хочет делиться информацией, – перебираю я Таины волосы. – Я приставлю человека наблюдать за ней и этим альфонсом.

– Думаешь, он просто любитель окучивать старушек ради выгоды? – поднимает Тая голову и заглядывает мне в глаза. Тону в её взгляде. Губы горят – так хочется её поцеловать.

– Думаю, что тебе не нужно играть в шпиона. Я всё узнаю. Мы всё узнаем. Вопрос времени.

– Эдгар, я как будто в тёмную комнату попала. Иду на ощупь и ничего не понимаю. Знаю лишь, чувствую: что-то нехорошее происходит. А ты молчишь. И нет терпения ждать. Хочется хоть чем-то помочь.

– Ты можешь мне помочь, – провожу пальцем по её губам. Горячие и сухие. Как и у меня. Она с готовностью ждёт. Наверное, полна энтузиазма. – Твоя основная помощь – не мешать. Не светиться. Отсидеться у своего сумасшедшего художника.

– Аль не сумасшедший, – сверкает она глазами, готовая защищать этого великовозрастного обалдуя, как птица – птенца. – И ты немедленно расскажешь, что сегодня случилось.

– Авария, – осторожно выдыхаю воздух. Лгать не придётся. Можно сказать часть правды. – У нас лопнула шина. Это несчастный случай – не более. Никаких покушений, Тая. Сева руку сломал.

– Сева?! – у неё глаза как блюдца. – Я бы хотела, чтобы этот слизняк держался от тебя подальше.

– Подозреваешь? – прячу улыбку. Она так и не рассказала, что била его по лицу. – Не нравится он тебе?

– Нет. Но дело не в этом.

– Может, дело в неприличном предложении, что он сделал тебе на балу?

Тая замирает, затем встряхивает головой и сердито сопит.

– Он тебе рассказал? И ты не ревнуешь?

Я пожимаю плечами.

– Скажем так: я готов был проломить ему череп. Или нос сломать. А может, челюсть свернуть. Но Сева – это Сева. Вполне в его репертуаре. И нет. Я пока ещё не простил его.

– Ты не принёс сегодня цветы, – грусть плещется у неё в глазах и голосе.

– Я принёс кое-что получше, – достаю её телефон. Он чистый. Там есть номера её подружек. Мать моя есть. И дети. Я там тоже есть, но со мной по этому телефону лучше не разговаривать. Останемся инкогнито. Только она и я. Это интимно.

– И я смогу звонить? – много ли человеку нужно для счастья? Тая прижимает своё сокровище к груди.

– Да, – любуюсь ею. Протягиваю руки, чтобы прикоснуться. А может, прижать к себе, но она ловко уворачивается.

– Нет, мы договаривались, что главная сегодня – я.

Мы ни о чём не договаривались, но я позволяю ей провести пальцами по лицу, оставить влажный затяжной поцелуй на своих губах. Кажется, кто-то очень быстро учится. У неё хорошо получается.

Она раздевает меня – стягивает футболку и расстёгивает джинсы. Целует веки и подбородок. Язык её проходится по шее и кружит вокруг сосков, а затем спускается ниже. Я втягиваю живот, впитывая поцелуи и горячий язык в пупке. Руки непроизвольно дёргаются, но она сжимает мои запястья. Надевает браслеты своих пальцев, обездвиживая.

– Полежи спокойно, мой муж, – в её голосе плавится янтарный мёд – тягучий и прозрачный. – Не надо трогать меня руками. У тебя вообще постельный режим должен быть. А ты бегаешь по ночам, беспокойный мой. Поэтому потерпи.

Она снова прокладывает цепочку поцелуев, заставляя меня терять голову. Её губы везде. Томительно целуют моё тело. Возвращаются к губам. Это… напряжение и невероятное спокойствие. Тревоги уходят на задний план. Есть только она – моя жена, удивительная девушка, от которой я теряю дыхание и голову.

– Никакого секса, Гинц, – выдыхает она порочно и накрывает горячими губами мой окаменевший член. Язык. Губы. Язык. Нежное поглаживание рукой. Я никогда ещё не кончал так быстро.

20. Тая

Эдгар опять ушёл среди ночи. Я всё понимала, но просыпаться одной стало невыносимо тяжело. Не хватало его рук и крепких объятий. Не хватало того, как он сплетался со мной конечностями и жёстко подгребал под себя.

Вчера я обнаглела и попросила его об этом. Он, застонав, выполнил моё желание. Слишком злой вначале и чересчур послушный потом. Кажется, ему понравилось, как я им командовала. Удивительно.

Он сбежал из клиники. Той самой, куда однажды водил на обследование меня. В коротком скупом сюжете показали перевёрнутую машину, мельком – моего Гинца и крупным планом – клинику, где распоряжался его татуированный лысый друг.

Очень много тайн, но изменить я ничего не могу.

Синица позвонила, как только включился телефон. Я даже испугалась – уронила его на пол. Хорошо что в этой комнате потёртый ковёр лежит – смягчил удар.

– Ты где пропадаешь?! Я чуть с ума не сошла! Звоню, звоню, а у тебя телефон отключен!

Синица возбуждена, кричит и, наверное, машет руками. Ей волноваться нельзя, а она, беспокойная птица, накручивает себя по любому поводу.

– Прости. Проблемы с телефоном были, – почти не лгу и улыбаюсь: оказывается, я скучала. Очень хочется её увидеть. Но Синица сейчас не здесь, уехала к родителям.

– И что, Гинц не мог тебе новый придарить?! – фыркает она.

– Не мог, – не хочу ничего объяснять, поэтому перевожу разговор на другое, чтобы Синица забыла об истории с телефоном. – Ты как? Родителям сказала?

– Неа, – падает у неё настроение в минус. – Не нужно им сейчас все эти лишние волнения. Да и мне – тоже. Скажу позже, когда уже ничего нельзя будет повернуть. А то я их знаю. Отец такой, что поволочёт на аборт. И вообще. Тай, – она вдруг начинает реветь, – Я тут вся извела-а-ась. Мне сон плохой присни-и-ился! Севушка голы-ы-ый! Это плохо, между прочим, к болезням всяким. Он мне звонил, а я не отвечала. А сейчас молчит уже третий день. Как бы что не случилось!

Линка в своём репертуаре с верой во всякую ерунду.

– Да ничего не случилось с твоим Севой. Подумаешь, руку сломал, – закатываю я глаза, и только потом соображаю, что брякнула.

– Сева?.. Руку?.. Сломал?..

Синица, кажется, потеряна для общества.