Провал операции «Z» - Фредерик Дар

Как в американском кинематографе тридцатых годов, Экзема сидит перед зеркалами туалетного столика. На ней пеньюар, на котором следует задержать внимание — и неспроста! Он такой прозрачный, что создается впечатление, будто красотка окутана лишь дымом своей сигареты. Рамы зеркал выполнены из массивного золота — даже если бы я забыл вам об этом доложить, вы бы сами меня поправили. Она поворачивается ко мне и награждает взглядом, способным растопить даже обелиск на площади Согласия.

— Как мило с вашей стороны заглянуть ко мне, — шепчет она с придыханием, будто принимает рыцаря, перебившего ради нее всех крыс в подвале замка.

Ее низкий, я бы сказал, глубокий голос проникает не только в уши. Она поднимается, идет к двери и поворачивает ключ. Словом, делает то, на что я бы не осмелился.

— Господин Сан-Антонио, — продолжает Экзема грудным голосом (да еще каким грудным!), — мой муж рассказал мне: вы, оказывается, великий французский полицейский.

Я потупляю глаза и прикидываюсь скромной фиалкой, чтобы потешить ее самолюбие. Возможно, мне даже удастся заставить ее слегка покраснеть. С кротким терпением, как Иоанн Креститель, жду ее последующих шагов.

— Я боюсь, господин Сан-Антонио. Она срывается с места и опускается на свою кровать, похожую на круг сыра из «Книги рекордов Гиннеса». Я не могу оторвать глаз от совершенных линий, просвечивающих через пеньюар. Такие крутые изгибы могли бы вскружить голову альпинистам, лезущим на знаменитую Ланну Пурну, поднявшуюся по социальной лестнице на достойную высоту благодаря расположению в цепи Гималаев.

— Садитесь, я скажу вам все, — опять тихо произносит она.

Я ищу глазами, куда бы сесть, нахожу пуф и иду, чтобы взять его, но Экзема отрицательно качает головой.

— Сядьте сюда, так будет удобнее нам обоим.

«Сюда» — это на кровать. Я располагаю рядом с гостеприимной хозяйкой одну из самых важных частей своего туловища. А за окном перестрелка, хуже Бородина или Вердена. Я, наверное, никогда не пойму, почему господа обожают стрелять во всяких безобидных тварей, хотя на земле полно негодяев!

Ее духи слегка возбуждают. Она полулежит, опершись на локоть, и вновь говорит:

— Да, я очень боюсь.

— Но кого, дорогая Экзема?

— Самого острова, — отвечает Экзема и испускает вздох, который начинает раскачивать кровать и мою железную психику.

— На то есть причины?

— Невозможно объяснить… Мой муж всегда стремился показать себя кудесником, но с тех пор как я впервые посетила остров еще до начала строительства, у меня будто комок в горле. Я почувствовала свою смерть. Когда я сказала об этом Окакису, он только посмеялся. Мой супруг очень сильный человек!

Пауза. Ее потрясающий взгляд безумно красивых глаз устремлен куда-то вдаль, в самые сокровенные тайны ее очаровательной головки.

— А кроме ощущений, вы ничего особого не замечали?

— В Афинах я привыкла консультироваться со своей ясновидящей. Наверное, я кажусь смешной вам, человеку действия и прежде всего материалисту, не правда ли?

— Красивая женщина не может быть смешной, мадам Окакис!

Она вздыхает, будто стонет.

— Ах! Как вы красиво сказали, как это по-французски!

Я думаю про себя, что у меня есть кое-что еще более французское напоказ, но всему свое время.

— По поводу моей ясновидящей я хочу сказать: она фантастическая женщина. Все, что она мне предсказывала в последние годы, все сбылось!

Я старательно гашу улыбку. Люди имеют склонность верить в чудеса, в мистику, в потусторонние силы. И эта вера так сильна в их душе, что они слепо идут на поводу у гадалок на кофейной гуще, хиромантов, астрологов, составителей гороскопов, экстрасенсов — в общем, всякого рода шарлатанов и проходимцев от псевдонаук, кто, как они говорят, общаясь с духами и высшей энергией, способны разгадать тайны бытия и духовных переживаний, а также, что немаловажно, предсказать материальные приобретения. И они вам наболтают такого! Например, когда вам в самый раз отправляться на небеса и какую позу лучше принять, чтобы легче было отлетать! Я же, со своей стороны, хочу вам объявить, дорогие мои: в тот день, когда я решу отдать Богу душу, можете предсказывать мою дальнейшую судьбу хоть на ослиной моче! Вы же все равно сначала предскажете, а потом будете вопить на всех углах: ага, что я говорил, видите, он умер! Когда у вас запор, тоже спасу нет от одержимых всезнаек, советующих вам, как лучше манипулировать своей прямой кишкой. Учтите, то, что я хочу вам сказать, я скажу прямо сейчас: после моей смерти можете не приставать ко мне с идиотскими вопросами и не крутить круглый столик для вызывания духов. Кстати, Саша Гитри — ах, наш знаменитый актер! — говорил, что после того, как смолкает музыка Моцарта, наступающая тишина тоже принадлежит Моцарту. Красиво! Так вот тишина, которая наступит после Сан-Антонио, друзья мои, будет мертвой, полнейшей тишиной! И в этой тишине, быть может, зазвучит какой-нибудь новый, такой же хриплый и заикающийся, как мой, голос, который будет клясть и любить эту бренную жизнь, и желательно с некоторой долей юмора, чтобы доставить вам удовольствие, мои дорогие бестолковые читатели!

Погруженный в свои мысли, я на некоторое время перестаю слышать мадам Окакис, продолжающую изливать на меня свои переживания.

— Простите, мадам, что вы сказали? — спрашиваю я, выплывая на поверхность.

— Что моя предсказательница утверждала буквально следующее: «Вы готовитесь отправиться туда, где зеленое море. Не ездите, иначе с вашей семьей случится несчастье!»

— Вот черт! — хмыкаю я, не в силах скрыть улыбку.

Она смотрит на меня с осуждением.

— Я так и знала, что вы будете лишь пожимать плечами!

— Но я не пожимал плечами!

Экзема кладет свою теплую, нежную руку на мою.

— Это страшное происшествие с гранатой сегодня доказало нам, что предсказательница видела точно!

Ну что тут ответишь?

— У вашего мужа есть враги?

Я задаю глупый вопрос, согласен, но она тем не менее вежливо отвечает:

— Как можно стать одним из богатейших людей мира и не нажить себе врагов? — Она вздрагивает и повторяет: — Мне страшно! Я боюсь! Если бы не этот прием всех сильных мира сего, тотчас же уехала бы!

Для вашего великолепного комиссара Сан-Антонио наступает момент выхода на сцену: акт второй, сцена утешения. Собственно, это всего лишь правило хорошего тона — поддержать женщину, оказавшуюся в сложной ситуации. А какое удовольствие!

— Прошу вас, не надо так дрожать, Экзема, — дышу я ей на ухо, — я ведь здесь и буду обеспечивать вашу безопасность.

Я выбираю голос — благородный и низкий, номер 54-бис, тот, который использую во время отключений электричества и в спальных вагонах. Если точнее, то скажу: такому голосу трудно противостоять! Слова ничего не значат без своей пусковой установки. Я так считаю: необходимы музыкально настроенные голосовые связки плюс дыхание, которое предшествует правильно расставленным слогам. Этакое придыхание, знаете, что это такое? Называя ее по имени, я как бы делаю шаг вперед. Рискованно, но, как известно, кто не рискует, тот ничего не имеет. А я хочу все, вам это тоже известно!

То, чего она от меня ждет, написано в ее глазах, как счет матча на табло стадиона. Ей необходим мускульный контакт, прилив чужой физической силы. Я наклоняюсь к Экземе и беру ее за плечи, затем нежно прижимаю к себе. Теперь наступает очень деликатная фаза всей операции. Здесь уже начинается чистая работа сердца, и любое неловкое движение может привести к непоправимым последствиям.

Сексуально заряженный, но менее опытный человек, чем Сан-Антонио, начал бы тут же работать слюнявым языком, острыми зубами или твердыми пальцами исследователя. Вот здесь как раз и кроется ошибка. Не забывайте, что женщина держится за свою честь, даже если речь идет о светской женщине, и, действуя грубо и непочтительно, можно все выпустить из рук на пол, включая саму женщину, даже если она лежит в устойчивой горизонтальной позиции.

Если вы пытаетесь овладеть дамой слишком прямолинейно и без затей, у нее поневоле возникает мысль, что вы думаете о ней как о шлюхе. И это сильно понижает ваши шансы на успех. Великое искусство как раз и заключается в том, чтобы с должным уважением привести ее саму в кондицию и заставить совершить прыжок. Вот тут-то и необходимо терпение. Если ваш Пополь проявляет слишком большое нетерпение, отвлекитесь, вспомните, например, о страшной смерти бедняжки Марии-Антуанетты. Но если даже картина гильотинирования австрийской принцессы вас не успокаивает, то переключитесь на голодающих детей-индусов или на мемуары Иоанна XXIII, который, несомненно, был примерным папой. Если же и в этом случае не получаете положительного результата, то выпускайте тормозной парашют.

Итак, я, значит, держу хозяйку дома в своих руках, прижимаю к себе, но не допускаю фривольных жестов. Я для нее просто большой друг, друг-спаситель. Физическим контактом она как бы воспринимает мои волны. А волны говорят: «Не надо дрожать, моя девочка, если злой волк бродит вокруг дома. Я с тобой и в любой момент дам ему ногой под зад».