Багдадский Вор - Ахмед Абдулла
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И Хакима, который все еще смеялся, унесли рабы, а принц Персии, полулежа на носилках, покинул Шираз.
Он был безмятежен и счастлив. Конец первой луны, а он уже обрел сокровище, с помощью которого он завоюет руку принцессы. «Что ж, – подумал он, – он может не спешить возвращаться в Багдад, можно остановиться на пару месяцев в Кермане. Ибо как раз начался сезон, когда созревали фиолетовые сливы и фиолетовые дыни Кермана! Ах! – Он причмокнул своими пухлыми губами. – Баранина, фаршированная орехами и изюмом и зажаренная; переполненное блюдо слив; бутылка золотого хакетианского вина и дыня – возможно, две дыни – на десерт! В самом деле, этой жизнью стоит жить!»
Он заснул, в то время как маленькая рабыня, свернувшись у его ног, напевала веселую, шепелявую афганскую любовную песню, в то время как шпион монгольского принца, который наблюдал за всем случившимся, быстро скакал на север, чтобы доложить новости своему господину.
* * *
Он продолжал скакать по неровным, жестким гребням гор, через узкие долины, граничащие с карликовыми маковыми полями, по огромной, серой плоскости нагорной пустыни, которая была покрыта широкими пластами туфа, сияющими, как зеркала; он спешил дальше, скупо отмеряя часы отдыха, проведенные в лагерях и городах по пути, пуская свою лохматую лошадь галопом, независимо от того, насколько неровной и крутой была дорога, хорошо зная, что монгольский принц, хоть и жестоко наказывает тех, кто не подчиняется, щедро вознаграждает тех, кто повинуется и служит честную службу.
И – ироничный поворот судьбы! – не ведая этого, шпион проскакал недалеко от Холма Вечного Огня, Холма Гордости, где Багдадский Вор встретился со своим вторым тяжелым испытанием.
Этот холм – неправильное название – был на самом деле огромным ущельем, расщелиной между высокими черными стенами, и в центре его стоял огромный, кипящий каменный котел, возможно, в три мили в ширину, питаемый гордостью неправых людей и падших ангелов.
Трудной была дорога по ущелью для ног Ахмеда. Пока он с трудом шел наверх, его легкие стучали, как барабан, все сильнее и сильнее; жар от котла, когда Ахмед подошел к нему, сочился по ущелью, как по дымоходу, и опалял лицо, увеличивая искушение вернуться, прекратить это паломничество. Стоила ли Зобейда, его любовь к ней и ее любовь к нему ужасных страданий плоти и души? Разве что-то под этим небом стоило этого?
«Вернись, о глупец! Вернись! – шептал ему разум. – Вернись в Багдад! На базаре и рыночной площади тебя ждет жизнь легкая и обильная! Зачем стремиться к недостижимому?»
Но пока его мозг рассуждал, душа молилась, сначала машинально, затем страстно, пылко, пока – смутно, постепенно – он не начал постигать, что Аллах был чем-то более великим, более неизмеримым, более обширным, одновременно более беспощадным и добрым, чем ему казалось до настоящего момента. В воле Аллаха было что-то (Ахмед это знал и чувствовал), что придавало единство, согласованность и смысл всему, даже страданиям и мученичеству, и однажды он сможет уцепиться за это что-то, за Бесконечность, с помощью веры и смутно, но по-настоящему и в самом деле увидеть сияющий лик Бога.
Его мозг рассуждал:
– Вернись, о глупец!
Его душа говорила:
– Иди по дороге! Ибо все от Бога – ты сам, твоя слабость, твоя сила, твоя любовь к Зобейде, твоя вера, твои сомнения!
Так, вместе с пониманием полного всемогущества Бога к Багдадскому Вору пришло смирение – шаг за шагом он приближался к кипящему котлу, и его плоть страдала все сильнее от могучего, жестокого, неутолимого жара, и соблазн вернуться, прекратить паломничество окончательно испарился, увял, исчез, осталось только серое воспоминание; и в конце концов он достиг котла, посмотрел вниз и содрогнулся.
Вокруг обода котла вилось пламя, словно крапчатые, пятнистые, святящиеся рептилии, словно кобры с капающими губами, окрашенные багровым и алым кровью жертвы; пламя вилось вокруг душ неправых людей и падших ангелов с разрушительным жаром пылающих тел, очищая покрытых струпьями духов в суровом испытании, а дым, синий, черный, серый – так грехи этих душ освобождались от чистой, духовной материи, – свивался в мрачные, гротескные, зловещие гирлянды. Дальше, в центре котла, пламя возносилось на тысячи футов в высоту в муках и страдании, тут и там расплавляя скалы, разрывая их на куски так, что они падали вниз с громким рокотом, словно открывая черные гибельные провалы. А пламя все еще взмывало вверх, распространялось, закручивалось, разветвлялось, красное, синее, желтое; и когда чернокрылый ангел Смерти бросал еще одну душу, полную гордости и несправедливости, в котел, всегда разносились оглушительные крики и визг, и пламя выстреливало выше, еще выше.
Ахмед смотрел. Он не отводил взгляда. Как он мог это пересечь? Казалось, можно только переплыть это пламя, как реку. И снова соблазн коснулся его. Он вернется. Он слишком слаб, чтобы перенести это испытание.
Любопытно, что одновременно с этой мыслью, с самим осознанием своей слабости, что-то укрепляло его решимость и в то же время закаляло силу воли. Ибо едва он признал свою слабость, его гордость умерла; когда его гордость умерла, его смирение возросло; когда его смирение возросло, его вера в милость Аллаха укрепилась; и когда его вера укрепилась, он увидел, сначала неясно, а затем более и более четко, что из океана огня выступают камни, камни, казалось, нетронутые кипящим, шипящим водоворотом огня, – «камни Веры», как именует их древняя арабская хроника. Первый камень был всего в нескольких футах от края. Ахмед смерил расстояние глазами. Да, сказал он себе, прыгнув высоко и прямо, он мог достичь его. И снова он посмотрел в пылающее море. За первым он увидел второй камень, словно небольшой островок с плоской вершиной; за вторым – третий, четвертый, пятый, целую цепь камней; и на противоположной стороне котла он увидел сверкающий, как святой серебряный Грааль сквозь багряную завесу огня, прозрачный поток воды, который струился из базальтовой стены – «поток божьего Милосердия», согласно древнему манускрипту, который донес до нас историю Багдадского Вора.
Ахмед стремился к прохладе этого потока. Стремление росло. Он решился. Он рискнет отправиться в путешествие по ненадежному мосту из камней. Он прошептал короткую, пылкую молитву:
– El-hamdoo ‘lillahi Rub el-alamin – да будет вся слава Богу, Господу Миров!
Затем он прыгнул с края со всей своей гибкой, чистой, молодой силой – прыгнул высоко и прямо, без тени страха в сердце. Он приземлился на первый камень, немного вздрогнул, затем удержал равновесие; его проворные голые пальцы вцепились
