Летом сорок второго - Михаил Александрович Калашников

же крестьяне, с более сметливыми глазами, замечали в ранцах незваных солдат трикотажные майки для подростков, детские туфли, носочки, женское шелковое белье. «Это, видимо, пока не пришли те самые обещанные мануфактурные вагоны», – объясняли они друг другу.

Немцы заняли выгодную позицию – двухэтажную школу на холме. Через окна на двор полетели кипы книг, карты, стенды, наглядные пособия. В горсаду почти разом прогремело два взрыва: разлетелись на куски оба бетонных бюста.

Встречая на улицах мужчин призывного возраста, немцы проводили пятерней по голове, как гребешком, определяя, давно ли тот дезертировал. Многие из захватчиков с первых минут пытались подружиться с сельской ребятней. Подзывая детей, они протягивали им конфеты в ярких фантиках, приглашали угощаться, ничего не боясь. При виде конфет у детей загорались глаза, они с недоверием поглядывали на незваных гостей и не решались забрать угощение. Немцы оставляли горсти конфет на завалинках и, отойдя на расстояние, глазели на драки, возникавшие между детьми при дележке заграничных конфет.

Ольга с детьми пробиралась через сады в родное подворье. На улицах гудели моторы, из дворов доносилась немецкая речь. Оккупанты таскали из уличных колодцев воду, лили в корыта и ночва, захваченные в домах, плескали друг на друга из кружек, опрокидывали на себя ведра. Хозяйки ставили на огонь ведерные чугуны, грели воду для чистоплотной нации.

В огородах тоже командовали гости, быстро ставшие тут хозяевами. Выдирали из земли недозревшую картошку, в котлах полевых кухонь плавала домашняя птица, зонтики укропа, под ножами поваров весело скрипела зелень и пастернак.

Семья Журавлевых вернулась домой. В окнах хаты не осталось стекол, во дворе зияла воронка, побеленная стена хаты покрылась оспинами осколков, вишни в палисаднике стояли с иссеченными ветвями.

Виктор поймал пасшегося за сараем ничейного коня, наверное, казенный жеребец из сгоревшей фермы. Привязав к мертвой корове веревку, Виктор выволок ее на улицу и сбросил в воронку, присыпав сверху землей. Затем достал лопату, вырыл рядом с обгоревшим солдатом, погибшим у межевого плетня, неглубокую яму. Взяв мертвеца за лодыжки, попытался подтащить его к краю ямы, но паленое мясо отвалилось от ног, оголив белые кости. Виктор невольно передернулся. Уперев черенок лопаты в тело, парень скатил его на дно ямы.

Он вспомнил о двух раненых, оставленных у колодца, поспешил проверить, не забрал ли их кто-нибудь, но обнаружил застывшие трупы. Один из них, с развороченной ключицей, в предсмертной агонии долго сучил ногами по земле, прорыв в ней глубокие борозды. Другой, упершись на затылок и пятки, выгнулся дугой. Этих солдат Виктор не стал закапывать у колодца, опасаясь, что они отравят воду, оттащил в соседский двор.

Тамара с Антониной хотели собрать на стол и заметили пропажу в кладовке – яйца и молоко: немцы уже успели прошвырнуться. Догадка серьезно встревожила Ольгу Гавриловну. Она бросилась в дальнюю комнату, сорвала висевшие на стене наградные листы своего мужа. Позвав старшую дочь, женщина велела ей зажечь стеариновую свечу. Огонек разгорелся на конце тонкой веревочки, и Ольга без колебаний поднесла к нему оба листа. «Красный партизан», сделанный из плотной бумаги, плохо горел. Знать бы наперед, что после оккупации по этим листам будут выдавать продпайки, может, Ольга и нашла бы способ их утаить.

Тамара в последний раз поглядела на знакомые с детства, сжираемые огнем буквы. Вместе с ними уходила часть жизни. И детство ее преждевременно уходило.

Глава 18

7 июля. Казинка. Эвакуируют скот. Весь день в воздухе немцы. Пикируют на аэродром и паромную переправу, бомбят ее второй день, но ничего сделать не могут. Машины шли по огненной улице, через огонь, заливали его ведрами. Вечером распространился слух о взятии Павловска – десант. Я успокаиваю, бойтесь очевидцев!

Из дневника Л. К. Бронтмана, сотрудника газеты «Правда»

– Мать честная! – развел руки Соболев, увидав перед собой Шинкарева. – Флибустьер! Ни дать ни взять.

Вид у лейтенанта колоритный: сапоги запыленные, голенища сбились в «гармошку», рукава гимнастерки закатаны, из-за пояса торчит трофейная финка и «вальтер».

Слава застегнул воротник гимнастерки, одновременно докладывая:

– В могиле около Дома Советов похоронено больше двухсот человек. Многих закопали у себя во дворах и огородах местные жители. На окраине села мною был встречен противник на трех мотоциклах. Я с подразделением принял бой. Было уничтожено пятеро гитлеровцев и один пленен. Наши трофеи составляют два ручных пулемета, два карабина и один пистолет. В моей батарее потерь нет.

– Хвалю, лейтенант! Ты последним вернулся, остальные похоронные команды уже здесь… – Соболев хотел что-то добавить, но его прервал знакомый гул в небе. – Тьфу ты! Опять начинается, – скрипнул зубами майор.

Самолет миновал Белогорье, снизился за переправой. Молотящие воздух винты пригнули людей к земле. Пилот дал круг над узким полуостровом, выеденным донской петлей, ударил по зарослям из пулеметов. Шинкарев видел, как через распластавшегося под деревом солдата прошла очередь, парень дернулся и зажал руками ногу. Слава подскочил к нему, у солдата из ляжки била кровь. Самолет развернулся к Белогорью.

– Погоди, сейчас мы к санитарам, – сказал Шинкарев, взваливая бойца на спину и торопясь к машине с красным крестом.

Самолет резко свернул с прежнего курса, лег при крутом повороте на крыло и с ревом понесся к земле. Слава, согнувшись под ношей, видел мелькавшие под ногами камни шоссе, слышал нараставший рокот пропеллера, вжимавший в землю. Ему казалось, что на плечах его не раненый боец, а сам самолет.

Выпустив очередь, самолет вышел из пике. Шинкарев увидел сноп пыли, выросший под ногами, и только потом рухнул от страшного толчка. Лежа на животе, он чувствовал, как внутри него клокочет, рот наполнился кровью, а раненый на спине затих. Гул самолета пропал, Слава его больше не слышал, голоса солдат доносились как сквозь вату:

– …проклятый, сквозь обоих пулю пустил…

– Верхний готов. Зачем лейтенант сунулся?

– За смертью.

Его отнесли к «санитарке», и она покатила к Павловску. Оттуда машину завернули к Елизаветовке – город эвакуировался. Начальство, военное и гражданское, было встревожено, никто не брался предугадать, остановится враг на правом берегу или махнет дальше через Дон.

Когда «санитарка» замерла у госпиталя в Елизаветовке, Слава был уже мертв. Его похоронили в скверике, недалеко от сельского клуба.