Летом сорок второго - Михаил Александрович Калашников

– Это не имеет большого значения, – вновь заговорил Блумберд, – перед нами стоит задача – вовремя предостеречь Клейста от поспешной эвакуации. Господин Швейх проявил добровольное желание показать нам дорогу к этому селу. Надо торопиться, в худшем случае нужный нам человек уйдет на левый берег, и мы потеряем ценного сотрудника. Скоро нашим комендантам понадобятся хорошие переводчики, а разве может быть переводчик лучше, чем немец, четверть века проживший среди русских? Я думаю, господин Швейх не заманит вас, оберштурмфюрер, в засаду.

– Ни в коем случае, – поняв шутку Блумберда, заулыбался Швейх.

– Я распорядился выделить вам три мотоцикла, оберштурмфюрер. Наша авиационная разведка доложила, что на этом берегу практически не осталось советских солдат, а те, которые еще здесь, думают лишь об одном: как поскорее удрать. Отправляйтесь в этот хутор и найдите Клейста.

Невдалеке их ждал выделенный Блумбердом транспорт. Швейх указывал дорогу и потому сел за водителем на головном мотоцикле. Гельмут, пересадив пулеметчика на второй мотоцикл, расположился в коляске, ему не хотелось глотать пыль и бултыхаться позади.

– Все это время вы держали связь с Клейстом? – спросил Лернер, когда они выехали из Россоши.

– Да, навещал его в Кирпичах. И он ко мне ездил. Дружили семьями, – отозвался Швейх.

– А как давно вы знаете его?

– Мы познакомились в Киеве, на сборном пункте, куда сгоняли плененных из Галиции. Многоязыкая толпа: немцы, венгры, чехи, босняки. Оттуда мы попали сюда – в Россошь. Два года трудились на помещичьих полях. Затем наступила революция. Нам предоставили возможность идти домой, но Клейст в то время женился на местной девке, а затем и вовсе перешел в православную веру. Весной восемнадцатого наши кайзеровские войска на три дня заняли Россошь. Клейст к тому моменту уже переехал к жене, в Кирпичи, а я собирался перейти к нашим, но так и не удалось. Линия фронта скоро отодвинулась от Россоши, да и я тоже обзавелся семьей. Пугала неизвестность: что будет со мной, если вернусь к своим? Опять попаду в окопы? Война порядком осточертела, не хотелось покидать молодую жену и возвращаться к грязи, крови и вшам.

– Потому вы и проиграли ту войну, господин Швейх, – кричал ему из люльки Лернер. – Вашему поколению не хватило выдержки. Распустили нюни и бросились к бабьим юбкам, оставили фронт.

– Прежде чем его оставить, мы четыре года проливали кровь!

– Я уважаю ветеранов Великой войны, господин Швейх, но мне, как и всем немцам, до конца дней будет стыдно за Компьенское перемирие.

– Позвольте спросить, господин обер-лейтенант: сколько времени вы провели на фронте?

– Две недели, – немного смутившись, ответил Лернер, – но до этого я боролся с партизанскими бандами на Украине.

Швейх наклонился к уху водителя, показал дорогу на развилке, но Лернеру ничего не ответил.

Глава 15

Шинкарев вернулся в Белогорье и не узнал его. Горсад, Дом Советов, площадь и прилегающие к ней улицы загромоздили разбитые машины, повозки и трупы. На перекрестке раскорячился подбитый танк, из вентиляционной решетки валил черный смрад, а земля рядом была перепахана воронками. Похоронная команда застыла в оцепенении. Часто попадались клубки человеческих тел, измолоченные осколками, а порою жуткого вида кисельные пятна из мяса, крови и чернозема.

Раскинув руки по сторонам, лежал мальчик в светлой рубашке. Уголок пионерского галстука втоптан в пыль, на ноге багровым кровоподтеком отпечаталась дуга подковы. Возле телеги в объятьях застыли старик со старухой. Пройдя долгий путь вместе, они не расстались и после смерти. Рядом с ними – женщина лет тридцати, присыпанная землей от взрыва. У ее ног, вцепившись в край юбки, в позе эмбриона застыла девочка, не желавшая отпускать подол матери, уже понимая, что та мертва. Опрокинутый взрывом грузовик придавил ноги худой женщины. В ее окаменевшие запястья вцепился черными пальцами мужик, с клоками плохо растущей бороды, впалыми щеками и острым кадыком.

Курился дым от ночных пожаров, тлели дощатые борта грузовиков. Рядом с остовами сгоревших бензовозов высохшими деревьями застыли обугленные трупы. Истошно блеяла раненая овца. В воздухе тянуло гарью, паленым мясом, мертвечиной. Убитые лошади, закусив в агонии удила, лежали запряженными в разбитые повозки и телеги. Их вздувшиеся бока, тонкие ноги и маленькие головы пугали своим непривычным видом.

Шинкарев встряхнулся, стал раздавать поручения:

– Ревякин, найдите подходящую воронку в сквере. Гражданских будем хоронить отдельно. Форму обыскивать, документы сдавать мне.

Артиллеристы грузили убитых солдат на подводы, везли к воронке в дальнем углу, у северной стены горсада. Недалеко от воронки стоял обнесенный невысокой оградкой пирамидальный обелиск. На его жестяной табличке значилось:

БЕЛОВ В. В.

КАЛАШНИКОВ А. М.

РУЧКИН С.

«Рядом с нашими отцами, погибшими за счастье трудового народа, теперь лягут их дети», – подумал Слава, листая документы погибших: военврач Чебовская, красноармеец Бондарь, красноармеец Бутенко, старший лейтенант Хованских, красноармеец Гайденко, красноармеец Эйвазов.

С ближайших улиц стали сходиться белогорцы. Они помогали закапывать животных и погибших беженцев. Убитый скот привязывали к лошадям и волоком тащили к воронке на углу Набережной и Коминтерна. Воронка в одном из дворов стала последним пристанищем для погибших беженцев. Среди снующих мужиков и баб, держась за живот, ходила беременная лет двадцати.

– Не вовремя, сестрица, рожать надумала, – крикнул ей солдат.

– Не говори, браточек, уже и сама три раза пожалела.

Шинкарев собрал из действующих в одиночку местных группу и, поставив над ними Ревякина, с остальными солдатами отправился по другим улицам. В районе садов на окраине Зеленого переулка и Школьной улицы белогорцев никто не организовывал. Жители собирали павших солдат, хоронили их в братской могиле на выгоне.

На Долгой улице Слава встретил женщину, гнавшую повозку, запряженную парой волов. По тревожному взгляду, которым она встретила Шинкарева, он понял, что повозка не ее, настоящие хозяева либо погибли, либо бежали на левый берег. На вопрос лейтенанта, не видела ли она неубранные трупы, женщина махнула:

– На луг езжайте, товарищ командир, на лугу между Манжаркой и Долгой улицей.

Здесь мертвых было не так много, как в центре села, в основном беженцы. Брошенные полуторки зачастую оказывались пусты. Воронок от бомб на