Яма - Акунин Борис "Чхартишвили Григорий Шалвович"

Не знаю, какое чувство было сильней – разочарование в сыщице, которая сначала показалась мне очень способной, или удовлетворение от того, что она провалила дело.

– Возвращаемся в гостиницу, – приказал я, перестав изображать послушность. – Посмотрим, что скажет настоящий детектив.

Эраст Петрович как истинный джентльмен ни единым словом не упрекнул Эмму, а только вздохнул.

– Пока из Америки не получен ответ на наш запрос, давайте работать с тем, что есть. А есть у нас мало что.

– Да ничего нет, ни одного следа, – печально молвил я.

– Это не совсем так. В номере остался чемодан Аспена. Осмотрим его еще раз. Осталось орудие убийства – трость-шпага.

– И мой альбом, – прибавила Эмма.

Мы на нее даже не взглянули.

– Заеду к Бертильону, – сказал господин. – Этого требует долг вежливости. Попрошу дать мне орудие убийства для изучения. А потом мы займемся дедукцией.

Мару-Буругу, или Расколотое сердце

В западной литературе, когда автор никак не может выбрать, какое из двух названий лучше, он дает оба, ставя между ними «или». Это означает: читатель, выбирай сам, какое тебе больше нравится. Так же поступлю и я, ибо в этой главе переплетутся две линии – детективная и сердечная. Первая будет важнее для читателей, вторая для автора.

Ах, Эмма, Эмма…

Я хорошо знаю женщин и многих из них любил. Все они были красавицы. (Если вы не считаете женщину красавицей, не вступайте с ней в нежные отношения – она почувствует в вас недостаток восхищения и обидится. Красота же, как сказала одна мудрая писательница, не в предмете, который ты созерцаешь, а в твоей собственной способности видеть предмет красивым.) Сотни женщин, тронувших мое сердце, были просто красивыми и порадовали мое тело. Десятки – плюс к тому еще и удивительными, они порадовали мое сердце. Единицы – уникальными. Эти принесли мне не только счастье, но и боль, заставили мое сердце обливаться кровью, потому что слишком сильная любовь ранит и даже может убить.

То, что «просто Эмма» относится к разряду женщин уникальных, я понял, когда мне в первые же сутки знакомства пришлось трижды радикально переменить свое впечатление о ней.

При первом взгляде она показалась мне дурочкой, потешно изображающей сыщицу. Потом – нахалкой, обладающей некоторыми способностями. После скандала в выставочном павильоне я разжаловал ее в никчемные скандалистки. Но во время обсуждения дальнейших действий Эмма предстала перед мной в новом свете.

Весь ход разговора я подробно записал в дневник и могу восстановить эту сцену в подробностях. Она того стоит.

Вернувшись из префектуры, Эраст Петрович произнес перед нами речь, суммировав всё, что известно о злоумышленниках, и всё, чего мы не знали. Вторая часть получилась намного длиннее первой. Затем, как водится, господин осведомился, есть ли у нас вопросы. Смотрел он при этом на меня, ибо от женской части аудитории ничего дельного не ждал.

Перед тем я внимательно изучил наши скудные трофеи, разложенные на столе: чемодан Аспена, бамбуковую трость-шпагу и украденный альбом (думаю, Эраст Петрович поместил его туда исключительно из вежливости – чтобы не обижать Эмму). У меня была одна идея, но высказывать ее я не торопился. Чем дольше коллеги проскрипят мозгами над этой головоломкой, тем выше они оценят мою смекалку, думал я.

– У меня вопрос. Даже несколько вопросов, – заявила Эмма. Она всё возилась со своим дурацким альбомом, перелистывала в нем страницы, словно могла вычитать там спасительную подсказку. Меня это начинало раздражать.

– Слушаю вас, сударыня, – вежливо повернулся к ней Эраст Петрович.

– Вы рассказали, что там, под землей, главарь «метростроевцев» предлагал вас убить, но Аспен велел этого пока не делать. Перед тем вы ему представились. Он повторил вашу фамилию «Фандорин» с изумлением. Так?

– Да.

– И что же в этой фамилии, по-вашему, могло его удивить?

Эраст Петрович пожал плечами.

– Аспен, по-видимому, состоит в серьезной преступной организации. В этой профессиональной среде мое имя довольно известно.

– А что если вас с Масой не убили из-за вашей фамилии?

– Мне приходило это в голову. Не решил ли Аспен запросить инструкции у кого-то вышестоящего, когда понял, что захватил самого Эраста Фандорина.

Корделия, сидевшая тихо, как мышка, кинула на возлюбленного свой изумрудно-сапфировый взгляд, полный восхищения.

– А может быть, ваша слава тут ни при чем? И дело именно в «фон Дорне»? Он ведь именно так расслышал фамилию, – задумчиво произнесла Эмма. – Взгляните-ка вот сюда. На список людей, посетивших выставку 27 декабря.

Она ткнула пальчиком в страницу. На одной из строчек аккуратным почерком было написано: «Д-р Ван Дорн, Марбург».

– Ну и что? – спросил я, всё больше сердясь. Жалко было тратить время на чепуху.

– Давайте сопоставим факты, – сказала Эмма. – Первое: на выставке был некий человек в зеленых очках, очень заинтересовавшийся картиной. Именно он, вероятно, и нанял убийц. Второе: на картине изображена женщина, которую звали «Летиция фон Дорн». Третье: «ван Дорн» – это та же фамилия, только на голландский лад. Четвертое: после того, как Аспен узнал, что вы «фон Дорн», вас не убили, а посадили под замок. И потом с какой-то странной небрежностью позволили сбежать.

– Какой же вы делаете вывод из всех этих фактов? – спросил Эраст Петрович, слушавший Эмму более внимательно, чем я.

– Не является ли доктор ван Дорн из Марбурга нашим человеком в зеленых очках? Только как это узнать? Вот в чем штука.

– Что ж, это гипотеза, имеющая право на существование, – признал господин – как мне показалось, из деликатности. – А есть ли в городе Марбурге доктор ван Дорн и носит ли он зеленые очки, мы выясним очень просто. Я немедленно отправлю телеграмму моему доброму знакомому полицайрату Шпехту из берлинской Крипо. Он выяснит это по своим каналам. До получения ответа предлагаю версию госпожи Эммы отложить.

– Просто Эммы, – поправила она.

Господин написал запрос в Германию, и я отнес его на телеграфный пункт. Полицайрата (это такой чин, вроде нашего главного кэйбу) я тоже знал. Мы познакомились не по детективной линии, а по автомобильной: вместе участвовали в гонках Париж – Бордо, на той самой машине «L’Éclair», которую я уже поминал. Спорт сближает людей еще больше, чем профессия.

Когда я вернулся в номер, господин выкладывал из чемодана вещи Аспена, одну за одной. Два пиджака, три сорочки, галстук, воротнички, перчатки и прочее. Каждый предмет внимательно осматривал, ощупывал, изучал ярлычки. Ничего интересного не обнаружил.

Я решил, что пора. У меня было придумано красивое вступление, подводящее к идее, которой я очень гордился.

– Расскажу вам историю оружейника Утиды Годзаэмона, – сказал я, когда господин со вздохом убрал вещи обратно в чемодан. – Это был прославленный мастер по изготовлению мечей. Его клинки ценились на вес золота – буквально: меч клали на одну чашу весов, а на другую сыпали золотые монеты. Из-за этого, будучи человеком нестяжательным, мастер Годзаэмон всегда делал рукоять и ножны из самого легкого дерева. В те времена у самураев считалось высшим шиком носить за поясом меч в простых деревянных ножнах, но с клинком драгоценной стали.

– На кой вы нам рассказываете эту чушь? – перебила невежливая Эмма.

– А вот на кой. – Я взял трость Аспена. – Не кажется ли вам странным, что человек, богато одевающийся, путешествующий первым классом, с дорогим чемоданом, ходил с непрезентабельной бамбуковой тросточкой?