Преодоление невозможного - Аким Сергеевич Лачинов

граммов хлеба, 5-7 граммов маргарина, 5-7 граммов сахара и литр баланды из брюквы с крахмалом. Временами совсем не давали ни маргарина, ни сахара. Так прошло три месяца.

Вупперталь

Шёл 1945-й год. Внезапно меня из Дортмунда под конвоем отправили в Вупперталь на шарикоподшипниковый завод. Сразу на работу меня почему-то не послали, месяц я просидел в лагере при заводе. Это меня насторожило. Время было очень сложное, трудное и опасное для всех: с востока теснили советские войска, а с запада – союзные; немцам фактически деваться некуда. Поползли слухи, что немцы бомбят лагеря военнопленных, а в некоторых повально расстреливают заключённых.

Через несколько дней после моего прибытия под вечер явился ещё один армянин по фамилии Газарян. Но как только он показался, на него напало человек 20 пленных и начали его с криками и проклятьями избивать: «Бейте его, он полицай, предатель, кровопивец!» Я подумал: может, это ошибка, и хотел было вступиться за него, но на меня все гаркнули: «Уходи, пока цел, а то и тебе достанется!» Через некоторое время появился немецкий солдат и увёл Газаряна, иначе его бы до смерти избили. Позже я узнал, что он где-то действительно служил полицаем и издевался над пленными.

Обстановка была очень тревожная: мы находились, можно сказать, в прифронтовой полосе. И днём и ночью англо-американские войска бомбили и обстреливали город. Иногда снаряды попадали на территорию завода.

Через месяц меня направили в токарный цех. Там работали, в основном, девушки, вывезенные из Ростова-на-Дону. Меня представили мастеру. Он подвёл меня к станку, показал, как обтачивать подшипник, и я начал работать.

Несмотря на очень жесткую дисциплину, девчата подходили ко мне знакомиться. На второй день они окружили меня и начали расспрашивать, откуда я, кто я такой, какие новости и так далее. Когда они узнали, что я тоже из Ростова (я там жил в 1935-1938 годах), очень обрадовались, назвали меня земляком. Немецкие мастера это заметили и доложили руководству и конвоирам.

На третий день меня к работе не допустили. Я сидел в бараке без дела, наверное, недели две. Потом направили на работу. Я должен был возить на тачке подшипники по цехам для дальнейшей обработки. Работа для меня оказалась непосильной. Надо было нагруженную доверху подшипниками тачку с одним колесом удерживать в равновесии и толкать вперёд. А в руках силы нет. Тачка сильно наклонялась то в левую, то в правую сторону. Что делать? Время опасное. Завод наводнили эсэсовцы. В день по два, а иногда и по три раза они проводили летучку. Положение немцев становилось всё более критическим, безвыходным. Советские войска уже находились на территории Восточной Пруссии, а англо-американские войска полностью освободили Францию. С берегов Рейна дальнобойными орудиями обстреливали Вупперталь, Дюссельдорф и другие города. Участились бомбардировки. Ситуация осложнилась и для немцев, и для пленных. Нацисты, особенно эсэсовцы, не знали, что делать, хотя многие из них до конца войны и даже после войны оставались фанатиками.

Отказаться от работы, увиливать или относиться к ней с пренебрежением опасно – эсэсовцы расстреливали на месте или избивали до смерти. Я самолично решил замедлить работу: нарочно переворачивал тачку, а потом медленно собирал подшипники, погружал на тачку и отвозил по назначению. Немцы это заметили. Один эсэсовец подошёл ко мне и начал одновременно отчитывать и сечь плёткой. Но я опять остался жив.

С 7-го на 8-е марта в два часа ночи неожиданно в бараке зажёгся свет. Два конвоира подошли ко мне и с криком: «Aufstehen! Schnell, schnell!» («Встать! Быстрее, быстрее!») подняли меня. На верхних нарах напротив меня лежал бывший учитель математики с Украины. Он сразу открыл глаза.

– Куда тебя? – спросил он.

– Не знаю, может, на расстрел, – ответил я.

– Желаю благополучия и счастливого пути, наверное, больше не встретимся, – сказал товарищ на прощание.

Вокзал находился недалеко от завода. Мы сели на поезд и приехали в какой-то город. Было ещё темно. Меня отвели в городскую тюрьму. Но спать там не пришлось: дальнобойная артиллерия союзников обстреливала город. Снаряд угодил в тюрьму, один угол отвалился, но камеру, где я сидел, не задел. В одиннадцать часов дня те же конвоиры пришли за мной и повели на вокзал. Мы поехали дальше.

Ратинген

Через несколько часов мы приехали в город Ратинген (земля Северный Рейн-Вестфалия), в областное гестапо. Это было 8-го марта 1945 года. Наши войска заняли восточную часть Германии и подошли к Берлину, а союзники уже освободили от фашистов Францию и атаковали Западную Германию. Здесь уместно рассказать об одном эпизоде. На полпути к Ратингену объявили воздушную тревогу – летели американские бомбардировщики, штурмовики и истребители. Пассажирский поезд остановился. Бомбардировщики и истребители полетели дальше, а штурмовики начали строчить из пулемётов. Народ высыпал из вагонов. Недалеко была то ли канава, то ли траншея, все попадали в неё, но для многих война навсегда закончилась. Мы с конвоирами остались живы. Через полчаса дали отбой, и мы продолжили свой путь к Ратингену.

В вагоне женщины плакали. Некоторые были с детьми, дети тоже плакали. Немки неприязненно поглядывали на военных и посылали неизвестно кому проклятия. Военные молчали, на их лицах отражались недоумение и испуг. Старики повторяли одно и то же: «Mein Got!» («Боже мой!») По их лицам, настроению и поведению можно было судить, что фашизму приходит конец. Простые немцы видели, что нацисты, эсэсовцы находятся в растерянности и в бешенстве, и мнение о непобедимости Германии, о её превосходстве над другими народами стало меняться.

Теперь это были уже не те бравые вояки с губными гармошками, песнями, ромом, салом и ветчиной, которые бесцеремонно врывались то в одно, то в другое государство, издевались над народами Европы и грабили их. Немцы радовались победам и грабежам, потому что им тоже многое перепадало. Тогда они не думали о том, что где-то люди умирают, плачут, мучаются, страдают, голодают, навсегда теряют родных. Теперь настал час расплаты, и надо держать ответ. Другая часть немцев, хотя в чём-то и сомневалась в последнее время, еще неизвестно на что надеялась. К ним относились: правительственная верхушка, национал-социалисты, военная клика, эсэсовцы и гитлеровская молодёжь. Эта категория немцев характеризовалась крайним, диким фанатизмом и во главе с Гитлером пыталась оттянуть конец своего господства, хотя никто в мире уже не сомневался в победе советских войск над нацистской Германией.

Итак, я опять попал в гестапо. Сперва меня через переводчика допрашивал немец, заместитель начальника гестапо, потом белоэмигрантка и наконец, представитель «Украинской школы». Мне предъявили следующие обвинения: диверсия на шахте, призыв к восстанию,