Чёрная книга - Геннадий Русский

Сдались допросчики, говорят: «Ну, мы свое дело сделали. Много мы всякой контры встречали, но такой крепкой, как ты, не видали. А ведь придется тебе, друг наш Алешенька, рассказать всё про Черную книгу и всех, кто с этим делом связан. Мы бы, - говорят, - тебя, щенка, сами отделали, да есть у нас мастера - у них запоешь! И еще хочет видеть тебя одно высокое лицо...»

А «лицо» это, братцы, был «чужой сын»!

Нет, братцы, увольте, как хотите - не могу! Что толку, если спешить буду, лучше в другой раз пространнее доскажу. Не держите меня, право слово. Ну рюмочку, и тогда уж недлинно. Вон видите, сидит длинноухий, чего-то выслушивает. Шел бы ты отсюда, мил-человек! Запри-ка дверь, хозяин, да штофчик нам поставь, оно и веселее будет. А разговор наш совсем не веселый...

...Вот и встретились родной сын, да чужой, и чужой, да родной. Ведут Алешу на допрос к большому начальнику. «Ну здравствуй, - говорит, - названный братец! Как ни крути, а вроде как братаны мы с тобой по неродному отцу: я - по матери, ты - по Богу. Так, что ли?» - «Да, так», - отвечает Алеша. - «Для полного семейного комплекта только папаши не хватает. Убег, старый хрен. Давненько я до вас, людей божьих, добираюсь, но прежде не давались вы мне в руки, а теперь настали наши времена и полная нам чекистская воля. Ну сознавайся, любезный братец, куда ты папашу схоронил?» Алеша молчит. «Чего молчишь? Знаю, что многие тебя допрашивали и лучший наш работник из-за тебя погиб, да ты никому не сказал, а мне скажешь. Бить тебя не буду, я рук не пачкаю, я тебя по-другому начну мучить. Как ты полагаешь, за что я отца своего, Семена Галкина, по-вашему Иринарха, ненавижу?» - «За то, что он добр, - отвечает Алеша, - а ты не можешь быть добрым; ты хотел бы быть его сыном, да не можешь, за обиду эту и мстишь». - «Правильно меня понял. Не могу я быть таким хорошим, как вы, святые, за то и мщу. Он против меня виноват и прав остался, а я обижен, я прав - и виноват! За несправедливость мщу!» - «Ты сам добро от себя оттолкнул, кого же тебе винить, кроме себя?» - «Нет, он это, он меня с чрева матери во зло толкнул, злое семя вложил, и с тем проклятием я через жизнь иду!» - «Зло покаянием преодолевается», - говорит Алеша. «А мне не перед кем каяться, все передо мной виноваты, мое теперь время, и уж я за всё отыграюсь!» - «Бог тебя не простит!» - «Плевал я на твоего Бога! Нет никого и нет ничего в мире, кроме зла и тьмы!» - «Свет не угасите!» - «Чего говоришь? Погасим свет и всё, что надо, сделаем, потому что наше наступило тысячелетнее царство!» - «Антихристово дыхание...» - прошептал Алеша. «Да, я антихрист! - чужой-то сын куражится, - антихрист-то тоже от блуда произойдет. Я еще антихриста пострашнее, потому что нет во мне никакого Бога, одна обида, и я уж отыграюсь! Сначала тебя хочу измучить, чтоб ты сердцем пошатнулся и такое зло увидел, чтобы и в Боге и в человеке разуверился. В Боге потому: как Он допускает такое? А в человеке потому: как он может такое?» Молчит Алеша, знает, что близок его час, и молит о твердости духа и даровании смерти непостыдной.

Ухмыляется злодей-мучитель, на Алешу глядя. «Так скажи мне, брательник Алеша, где наш папаша Иринарх укрывается? Не хочешь говорить, так я тебе скажу. Скрывается он в Пудожских лесах, на речке Чаронге, в келейке убогой, а питают его добрые люди. Что, испугался? Всё мы знаем, на то мы и Чека, чтобы всё знать, от нас не скроешься! Удивляет тебя: знаем, где Иринарх скрывается, а не берем? Добрые мы люди такие, Алеша. Не даю я Иринарха арестовывать: пока он жив, я местью ему наслаждаюсь. Я его унизить хочу: он-то думает, что спрятался, скрылся, а я знаю, где он, и всех, кто к нему приходит, потом велю арестовать. Он, Иринарх, у меня вместо подсадной утки сидит. Думает, спасается, а на самом деле людей губит. Ловко я придумал? А потом папаша наш узнает, что ты в Чеку влип и всех людей, кто к нему ходил, выдал. Распустим слух, опозорим тебя так, что все поверят. А уж как батюшке Иринарху тяжело это будет слушать, может, его, старого хрена, кондрашка от этой вести хватит? Очень надо его арестовывать! Мог бы и в Москве сидеть, не нужен нам старец, а приятно мне последние дни ему испакостить, как я ему всю жизнь пакостил. Теперь тобой, Алеша, займемся. Попал ты ко мне в руки и уж на тебе-то я отыграюсь. Должен ты сказать нам всё про Черную книгу. Знаем мы, что отдал ее мужик старцу. У самого Иринарха, как мы установили, этой книги нет. Где она, ты знаешь. Опасная для нас эта книга, в ней наш день и час указан и все наши злодеяния открыты. Найти-то мы ее найдем, да тебе от этого не легче. Скажешь правду, может быть, и выпустим тебя или дадим срок небольшой. Не скажешь, придется тебя нашим молодцам отдать, а у них кулаки тяжелые, сам-то ты хлипкий, того гляди - зашибут до смерти, и похоронят тебя, Алеша, без попов-дьяков, как падаль собачью. Так что выбирай. Знаю, что толком от тебя ничего не добиться, приготовил я тебе потому еще одно мучение».

Тогда вводят Марию, Алешину духовную жену. Та к нему, к Алеше, кинулась. Чужой сын на нее прикрикнул: «А ну сядь в тот угол! Ну вот, - говорит, - голубочки, и свиделись. Скажи-ка, Алеша, кем тебе приходится эта гражданка?» - «Жена она мне духовная». - «А он тебе кем приходится, гражданка?» - «Муж он мой духовный». - «Что это за муж такой? Это который в постели не щупает и детишек не делает?» - «Не кощунствуйте, нехорошо!» - она говорит. «Этак, - чужой-то сын насмехается, - мой папаша на мамку не забирался, а я от прохожего молодца родился. Небось и ты так же? Бабу-то удовольствовать надо, а где ж ему такому святому да худосочному! Небось старым своим ремеслом подрабатываешь?» - «Как вам не стыдно! - она кричит. - Они меня спасли, и нет для меня никого дороже!» - «А ты хочешь их спасти?» - «Да, да!» - «Хорошо. Переспи со мной ночку, как прежде спала, и я твоего Алешу отпущу. Живите себе духовным браком да Богу молитесь». - «Негодяй!» - она говорит. «А ты, Алеша, как? Согласен, чтоб твоя духовная, - ду-хов-ная! - жена пожила со мной разочек плотским браком, как прежде жила?» - «Ты думаешь, как нас унизить, - говорит спокойно Алеша, - а от этого и злость в тебе, что ты этого сделать не можешь. Что ты можешь сказать, как одну грязь и мерзость? И не меня ты, а себя ты мучишь, и до конца дней своих и на том свете будешь страшно мучиться, потому что жжет тебя огонь геенский...» Чужой сын кричит: «Молчать! Щенок! Я тебя научу, как с Чекой разговаривать! Ты у меня попляшешь!» Дает сигнал, и сбегаются мордастые чекисты...

Нет, братцы, не стану дальше ничего рассказывать. Не могу... Одно скажу: прошел Алеша страшным крестным путем, страшно били его, ногами топтали, бородку молодую по волосикам рвали, увечили и уничтожали. Он стоял насмерть!

Чего, чего... Пла́чу, братцы... Ведь это стойкость-то какая! Как его распинали! И выстоял, великомученик новый московский...

И бросили после этого Алешу в камеру. Из последних сил приподнялся он, дополз до стены и кровью своей на ней крест вывел. Встал перед кровавым крестом на колени и разбитыми губами шепчет последнюю молитву...

И видит - сходит к нему Пресвятая Богородица и с нею старец древний Сергий Преподобный. Подходит к нему Божья Матерь, отирает рукавом ему с лица кровавый пот и, обращаясь к старцу, говорит: «Нашего он роду!», а Сергий ей радостно: «Наш, вестимо наш, Матушка, чадо возлюбленное!»

Ой, братцы, мо́чи нет... Утром тюремщики вошли, Алешу на новый допрос вести. Видят - стоит он на коленях, голова на грудь склонена. «Эй, - кричат, - кончай молиться! Вставай!» Тот не встает. Подошли к нему, тряхнули, а он - мертвый!..

Помер Алеша мученически на молитве во славу Господню. Выстоял он и славной кончины сподобился, к сонму угодников Божьих причтен.

Чудеса, ска́жете? А как же без чудес! Что это за жизнь была бы, представьте себе, если бы в ней чудес не было, если б не было в ней угодников и чудотворцев?!

Говорю, а сам слезами заливаюсь... реву белугой... До того мне Алешу жалко, но и сердцем радуюсь, что есть еще такие люди на русской земле.

Совсем я расстроился, дорогие мои, сил нет говорить... Пойду за Алешу помолюсь и выплачусь всласть. Даст Бог - еще свидимся, а нет - не поминайте лихом. Спасибо вам за компанию. Счастливо оставаться.

Сказ десятый и последний

ПРО КОНЕЦ СУХАРЕВОЙ БАШНИ И ПРО ДНИ ТУГИЕ

Что же рассказать-то вам, дорогие мои? Совсем плохой я стал рассказчик, времена не те, тугие дни настали. Трактира Бугрова нет, на харчи опять карточки, да и погода какая-то нерадостная, холодно, зябко. Согреться бы водочкой советской, да и водочки нету. А болтать ноне нельзя, того гляди на Лубянку потянут, а я только оттуда, получил расчет за свой долгий язык и короткий ум. Так что и не просите, ничего сказывать не стану.

Про Сухареву башню? Разве что про башню досказать и, как у нашего любимого поэта - «и летопись окончена моя». Да... Что ж башня, нету башни, взорвали ее, ироды. Изучала ее напоследок комиссия по охране памятников старины и постановила башню убрать, потому-де мешает движению, а также служит символом старой власти. Так и сделали. А тайная-то причина, хорошие мои сударики, как вы знаете - только уж держите языки крепко - причина-то лежала не в этом. Очень им хотелось ту Черную книгу добыть, потому как в ней вся тайна властвования - кто книгой завладеет, тот и утвердится. Надо было им ту книгу добыть либо ее вовсе уничтожить, и тогда уж можно ничего не опасаться. С того и заварилась вся кутерьма. Сама-то книга как книга никому не нужна, разве что очкастому профессору, чудаку-книгоеду, да вот заклятие в ней смущало. И кто сюда только не вмешался: и власть несущие, и охраняющие, и сам бес московский немало наколобродил, а не удалось им взять Черную книгу. Святость русская им помешала. Нашла их коса на бел-алатырь камень православной веры.