Чёрная книга - Геннадий Русский

Ох, братцы, совсем я заврался и что дальше врать - не знаю. Уж не осудите, пойду-ка подобру-поздорову, в другой уж раз... Стопочку для прояснения мозгов? Хм... разве что... Выпьем вина - прибудет ума. И кто ее, такую гадость, выдумал? Бес, не иначе. И как ее партейные пьют, уму непостижимо! Ну, с Богом!

И вот, братцы мои, государи-граждане милостивые, радуется, веселится бес - ему бы только найти душу растленную, толкнуть ее на страшный грех, а там уж - книга его, а с книгой вместе вся полнота власти и зло невиданное. Просто это сказать, да непросто сделать и даже бесу затруднительно, потому - заклята та книга и взять ее могут только чистые руки, а чтоб она к черту в лапы попала, для этого надо, чтоб кровь праведная пролилась, тогда только заклятие спадет и бесу унесть ее можно, а так - ни-ни! И вот, почему не знаю, - не злодей отпетый ему для такого дела нужен, таких-то блатных-уголовных в Москве пруд пруди, а чтоб был ни тать, ни убивец, а все ж грешник величайший, и чтоб стал он татем и убивцем. Для того-то и искал он душу растленную и нашел такого поэта-писателя.

Да... чмокнул черт его, поэта, в уста, поэта тут же наизнанку вывернуло от смрадного бесовского дыхания, но выпил он всё же вина-коньяку и очухался. «Люблю тебя, - бес-то говорит, - отчаянный ты человек и сорви-головушка, да я тебе еще не всё условие сказал. Себя-то ты убьешь, да этого мало, это не дело, а полдела, ты еще и человека невинного убьешь». - «Пошел ты в ад! - поэт кричит, - мало тебе меня одного! Убирайся, не то тебя перекрещу!» - «Не боюсь, потому как ты нехристь. А кровь пролить невинную тебе придется, да и что тебе стоит? Вспомни-ка, сколько людей невинную кровь лили и за то вышли в большие герои и монументов сподобились? Не бойся - никто не узнает, я концы спрячу, а совесть тебя мучить не будет, потому как после этого ты сам с собой расправишься». - «Ну и подлец ты! - говорит поэт. - Много видел я на свете подлецов, но таких - в первый раз». - «И немудрено, - не смущается бес, - на то я и есмь дух зла. Но напрасно полагаешь, что я предел, есть среди вас куда нашего брата похужей, ну да это погудка иная, давай дело делать». - «Какое дело?!» - «Вооружайся на двойное смертоубийство». - «Пошел ты к черту! - кричит поэт, - убирайся вон!» - «А как же слава всемирная и вечная?» - «Ну ее к черту!» - «Так ведь черт-то я, тут, куда ж ее кинешь? А дело-то простое: чик! - и готово. Хошь, ножом вдарь, хошь револьвером пальни». - «Да кого, кого?!» - «А первого, кого на улице встретишь». - «Нет! Я - поэт, а не убийца!» - «Что за чушь! Ваши же теории говорят, что каждый человек в потенции убийца. Знаешь, даже такая теория есть: не убийца, а убитый виноват! Про Каина и Авеля вспомни? Или про Моцарта и Сальери». - «Уходи!» - кричит поэт. «А вот не уйду!» - «Ах, не уйдешь?!» Шварк в него бутылкой! Пролетела бутылка через чертову башку, как сквозь дым, и об стенку - на кусочки. Выхватывает из стола пистолет-револьвер - бух! бух! Черт те пули лапкой поймал и поэту предъявляет: «Ну, теперь ты понял, что я настоящий черт?» - «Теперь понял», - говорит поэт и хочет пистолет-револьвер к виску приставить. «Погоди, - останавливает бес, - еще не время, совсем немного потерпи». - «Как ты мне всю душу испакостил!» - говорит поэт. «Выпей-ка ты напоследок нашего адского зелья, я этот напиток незримо всем самоубийцам подношу». - «Давай, черт с тобой!»

Достал черт откуда-то пузатую заплесневелую бутылку, помочился в нее для поэта незримо и наливает в бокал - пей! Выпил поэт, чуть не задохнулся от гнуси адской. «Как себя теперь чувствуешь?» - «Злость во мне дикая. Убить мне кого-то хочется, все равно кого». - «Ну коли так - действуй!» Схватил поэт пистолет-револьвер и выбежал на улицу...

Нет, братцы, не невольте, в другой уж раз доскажу, право слово, устал я, притомился, сил нет... уж коли рюмочкой подкрепиться, да и то не знаю, что выйдет... Полегчало маленько... что Христос босыми ногами по душе ступил... Поплывем с Божьей помощью дальше.

Выскакивает поэт на улицу - а ночь глухая, темень хоть глаз коли, дождь так и хлещет - и видит: стоит под фонарем детиночка, ребеночек малый, мокрый, бедняжечка, до нитки, трясется, сам бледненький, глазенки круглые, испуганные, плачет, сиротинушка. Поэт забыл сразу зачем выскочил, про пистолет-револьвер, пиджак скинул, ребеночка накрыл и домой принес. «Ну что ж ты?» - бес его встречает. «Ребеночек вот, промок, иззяб...» - «Так я ж тебе сказал: первого встречного, а ребеночек-то кто, али не первый твой встречный?» - «Вон! - кричит поэт. - Не надо мне от тебя ничего, не надо мне никакой славы, а хочу я больше славы хоть раз в жизни сделать доброе дело!» - «Отменно-замечательно! - бес-то. - А ты посмотри, кого принес». Смотрит поэт: щенок в его пиджаке завернут! Да странный какой-то щенок: начал он вдруг расти, раздуваться, с большую собаку вырос, с теленка, глаза ярым огнем горят, шерсть дыбом, сам черный - как бросится на поэта, как начнет его рвать-кусать! Поэт из пистолета-револьвера - бах! бах! - и упала собака. Только смотрит он - вместо собаки ребеночек лежит убитый! Поэт от страха-ужаса чувств и лишился.

Очнулся - черт ему виски трет. «Бедняжечка, - это бес-то, - как же ты так? Всё это тебе примерещилось: никакого ребеночка и собаки не было, это я мечтаниями бесовскими навел, чтобы тебя испытать». - «Долго ль ты меня еще мучать будешь?» - «Совсем немного осталось. Теперь тебе легче будет, потому как я тебя к злодейству приуготовил». - «Сил нет, - молит поэт, - тебя терпеть, мне самоубийствовать хочется, поскорее руки на себя наложить». - «Уж не беспокойся, - успокаивает бес, - сделаешь это в самом лучшем виде, а пока ступай смело. Идет сейчас по улице мужик и несет Черную книгу, отбери у него эту книгу любыми путями».

А мужичок-то, Никитич, отец Петьки-комсомолиста, и вправду шел по улице с Черной книгой. Не знал он, что это за книга, но понимал: дорогая, куда нести ее? - тоже не знал, но ноги сами вели его, будто книга дорогу показывала.

Выбежал поэт на улицу и видит в темноте - вроде бы какой огонек к нему приближается. Приблизился огонек, разглядел поэт - точно, идет мужик обыкновенный, с бородой, а в руках огнем-золотом горит-переливается чудесная книга. Красоты неописуемой - листовым золотом обложена, отделана самоцветами, рубинами и изумрудами, сияют они на ней, как звезды на небе.

«Здравствуй, хозяин! - обращается поэт. - Куда-то ты книгу несешь?» - «Доброго здоровья, если не шутишь, - торопливо отвечает мужик, а сам вперед спешит. - Прости, недосуг мне, час поздний и гуторить некогда». - «Ты не продашь ли мне книгу?» - «Не моя она и продать не могу». - «Может, так отдашь?» - «И так не отдам». - «Отдай, мужик, очень она мне нужна, пропаду я без нее». - «Шли бы вы своей дорогой, человек хороший, а то час поздний, да и пистолет-револьвер у вас зачем-то. Далеко ль до греха?» - «А если я тебя сейчас застрелю?» - «Неужто душу свою за книгу погубите?» - «А я ее, мужик, может, давно из-за книг погубил, мне терять теперь нечего, и черт мне помогает. Отдавай книгу или стреляю!»

У мужика от страха язык отнялся, чуть не шепотом вымолвил «караул!» - и давай бог ноги! Поэт за ним, пистолетом-револьвером размахивает. Прицелился - бах! бах! - бежит мужик еще пуще со страху. А бес, который всё время незримо рядом, на ухо поэту шепчет: «У кого в руках Черная книга, того не убьешь. Ты сначала книгу отбери, а потом убей!»

Бежит мужик старый со всех ног, из сил выбивается, в уме читает «живые помочи», а поэт молодой, ноги резвые, его нагоняет. Только видит мужик - горит впереди огонек ясный, вроде звездочки путеводной, и понимает он, что в том огоньке его спасение. И совсем мужику пришла бы беда, потому как бес московский против него был, но тут и бесу нашенскому вышло внезапное посрамление...

Ох и заболтался я сегодня, да уж ладно, теперь на полдороге не остановлюсь, только уж, ребята, как хотите, а второй штоф заказывать надо, потому как такое хитросплетение ума настало, что без этой подмоги никак не расплетешь... Вот оно и хорошо. Всю честну́ю компанию потчуй, хозяин! А уж я вас распотешу. Эх, хороша, зараза!

Да... И вот вышло нашему московскому бесу полное посрамление. Ловок он, враг, всё предугадал, предувидел, нашел руки достающие и руки берущие, нашел душу растленную, испакостил ее до нестерпимости, довел до исступления и на зло кинул; и вот-вот всё им задуманное должно было исполниться, да забыл он про своих бессмертных врагов. А те два беса, вам известных, хвостов лишившись, крепкую обиду затаили и решились мстить. Но своими руками, то бишь лапами, бесы участвовать не согласные, они мыслию горазды. Московский наш бес ловок, а эти - хитры-прехитры. Вот и исхитрились они вконец и придумали мщение непростое и наихитрейшее. Узнали они, что есть такой ходя-китаец, имя его по-русски слово срамное, содержит прачешную на Арбате, а привез он с собой множество ходей-бесенят. Пришли они к ходе-китайцу, а тот говорит: «Нисего не знай. Ходи-ходи, китаеза многа работай!» Тогда эти бесы ему во всем открылись и объявили, что хочет московский бес взять Черную книгу, а с ней и власть над всем миром. Ходя говорит: «Шибко думай надо!» Тут бесы ему советскими полтинниками посветили, ходя и вынес им лукошко, а в нем - множество мелких бесенят.